Подобный материал:
- Экзаменационный реферат по литературе система образов в поэме н. В. Гоголя «мёртвые , 378.08kb.
- Николаю Васильевичу Гоголю не исполнилось еще и 20 лет, когда он принимает решение , 69.07kb.
- Николая Васильевича Гоголя. Именно 2009 год был объявлен юнеско годом Гоголя, чьё творчество , 255.47kb.
- «Народные костюмы Южного Урала» , 47.49kb.
- Урок «Поэма…великих страстей» (В. Г. Белинский) , 167.56kb.
- Экзаменационные билеты по литературе для 7 класса (углублённое изучение предмета) , 19.18kb.
- Знаешь ли ты жизнь и творчество Н. В. Гоголя?1 , 21.68kb.
- Урок литературы в 6 классе Творчество Н. В. Гоголя , 63.21kb.
- Лекция по литературе в 9 классе Души мертвые и живые в поэме Н. В. Гоголя «Мертвые , 101.94kb.
- М. Рощин муж и жена , 1024.74kb.
Православное изучение творчества Н.В. Гоголя в школе
Для нас он был больше, чем писатель:
он раскрыл нам нас самих.
Из письма И.С.Тургенева Полине Виардо. 1852г.
Творчество Н.В.Гоголя изучается в средней образовательной школе, начиная с 5 класса. Образовательная программа Министерства образования РФ ставит следующие вопросы для изучения: «Н.В.Гоголь – великий сатирик»;
«Вечера на хуторе близ Диканьки»: Близость повестей к народному творчеству;
«Майская ночь, или Утопленница»: Сказочное и реальное в повести; Поэтичность языка в описании бытовых сцен; Пейзаж майской ночи;
«Тарас Бульба»: Патриотический пафос повести; Боевое товарищество Запорожской Сечи; её нравы и обычаи; Любовь к Родинекак источник формирования необыкновенных характеров; Черты характера Тараса Бульбы, обусловленные его героическим и жестоким временем. Остап и Андрий. Повесть Гоголя и устное народное творчество.
«Ревизор»: Жизненная основа комедии; Страх перед ревизором как основа развития комедийного действия; Мастерство композиции и речевых характеристик; роль авторских ремарок; Общечеловеческое значение характеров в комедии; «Ревизор» в театре и в кино.
Нет в Образовательной программе МО РФ таких, например, тем, как «Н.В.Гоголь – христианин», или «Священное Писание в жизни Гоголя», «Пребывание Гоголя на Святой Земле», «Паломничество в жизни Гоголя», связанных с мировоззрением великого русского писателя, чей 200 – летний юбилей мы отмечаем в этом году.
Известно, что Гоголь ежедневно читал Евангелие, и «именно Евангелием проверял Гоголь все свои душевные движения…. И судил Гоголь свои произведения именно в свете Евангелия». 1 А «поездки Гоголя по святым местам можно с полным правом назвать паломничеством – они всегда были для него насущно необходимы как в литературном, так и в духовном отношении, а то и другое сливалось у Гоголя (и особенно в последнее десятилетие его жизни) воедино». 2
Попробуем взглянуть на творчество великого писателя с христианской точки зрения, отражающей суть его мировоззрения. Рассмотрим некоторые аспекты его произведений с точки зрения христианской морали.
«Ночь перед Рождеством». В этой повести, помимо поэтизации чистой, светлой любви, завораживающих ярких описаний природы, картин народной жизни, её поэзии и праздничности просматривается христианская мораль: таинственная помощь любящим. Анализируя образ Вакулы, отметим его христианский характер, который, прощаясь с парубками кричит: «Скажите отцу Кондрату, чтобы сотворил панихиду по моей грешной душе. Свечей к иконам Чудотворца и Божией Матери, грешен, не обмалювал за мирскими делами»; «Все добро, какое найдется в моей скрыне, на церковь». Без специального комментария учителя учащимся вряд ли будет понятен смысл слов: панихида, грешная душа, церковные свечи, иконы Божией Матери (их много), Николая Чудотворца, жертва на церковь, которые использует писатель в своём произведении. Необходимо объяснить учащимся эти понятия, сказав, что значат они и для самого писателя. «В завещании Гоголь советовал сестрам открыть в своей деревне приют для бедных девиц, а по возможности превратить его в монастырь, и просил: «Я бы хотел, чтобы тело моё было погребено если не в церкви, то в ограде церковной, и чтобы панихиды по мне не прекращались». 3
«Малороссия христианская с еще не изжитыми языческими обрядами. Украинский вариант «Фауста»: кузнец Вакула обращается за помощью к ч…, но не губит свою душу бессметрную, а побеждает ч… крестным знамением», - отмечает С.Е.Шамаева. 4 На уроке можно объяснить учащимся понятия: бессмертная душа, сила крестного знамения; познакомить с молитвой «Да воскреснет Бог…».
Радостный финал повести: «Итак, вместо того, чтобы провесть, соблазнить, одурачить других, враг человеческого рода был сам одурачен». Свой грех (общение с лукавым) Вакула по-христиански отмолил (прочитаем вместе с детьми пример в тексте). Отметим, что человек испытывает чувство радости от того, что он не беззащитен под натиском зла. На уроках при изучении данного произведения идёт развитие понятия: защита от врага (невидимого) – крест, крестное знамение, молитва «Да воскреснет Бог…», жизнь по Христианским Заповедям!
В повести «Майская ночь, или Утопленница» отметим интерес писателя к народным обрядам, быту, близость к распространенным народным преданиям и повериям. Яркие картины природы, нарисованные писателем, убеждают в том, что Мир создан как творение Божие, как гармония. Трижды дает Гоголь прекрасное описание украинской ночи: «Знаете ли вы украинскую ночь?...», которые подводят к выводу: «Дивны дела Твои, Господи!». Эти слова, по праву, можно назвать лейтмотивом повести.
Евангельская заповедь любви для Гоголя была смыслом его жизни. Об этом сам писатель говорил в «Завещании», напечатанном в книге «Выбранные места из переписки с друзьями». Наверное, оттого так много поэтизации чистой, светлой любви в его произведениях. Вот и в повести «Майская ночь, или Утопленница» герои Левко и Ганна впитали в себя прекрасную христианскую мораль любви. Они говорят о Боге, о девственной ночи. Здесь народные предания сливаются с библейскими текстами: «У Бога есть длинная лестница от неба до самой земли. Ее ставят перед светлым Воскресением святые Архангелы, и как только Бог ступит на первую ступень, все нечистые духи полетят стремглав и кучами попадают в пекло, и оттого на Христов Праздник ни одного духа не бывает на Земле» (текст, гл. I). Можно рассказать учащимся о том, что образ лестницы (в церковнославянском языке - «лествицы»), соединяющей землю с небом, - один из любимейших у Гоголя. Это мы и видим в данном эпизоде произведения. В православной святоотеческой литературе «лествица» - один из основных образов духовного возрастания. Он восходит к Библии, а именно, 28главе Книги Бытия (ст.10-17), где описывается видение Иакова: «И сон виде; и се, лествица утверждена на земли, еяже глава досязаша до небесе, и ангели Божии восхождаху и нисхождаху по ней». Этот фрагмент входит в паремии (избранные места из Священного Писания), читаемые в церкви на Богородичные праздники, и встречается во многих акафистах Пресвятой Богородице: «Радуйся, лествице небесная, Еюже сниде Бог», Николаю Чудотворцу, небесному покровителю Гоголя: «Радуйся, лествице, Богом утвержденная, еюже восходим к небеси» Примеры такого словоупотребления мы находим и в выписках Н.В.Гоголя. Сохранились свидетельства, что Гоголь внимательно изучал «Лествицу» преподобного Иоанна Лествичника, игумена Синайской горы, и делал из неё подробные выписки.
А перед своей кончиной Гоголь дважды исповедовался и причастился Святых Тайн, а также соборовался. Предсмертными его словами были: « Лестницу, поскорее, давай лестницу!» Подобные же слова о лестнице сказал перед смертью святитель Тихон Задонский, один из любимых писателей Гоголя, сочинения которого он перечитывал неоднократно. 5
Находит отражение в повести и тема послушания родителям. Панночка
«… стала выполнять отцовскую волю» (текст, гл. I). Тема мачехи – ведьмы перекликается с моралью народных сказок: мачеха несет в себе черное начало. Зло коварно: оно маскируется под добро (мачеха превратилась в утопленницу. Левко увидел в ней «что-то черное» во время игры в ворона). Распознав зло, Левко спас панночку: «Дай Бог тебе Небесное Царство, добрая и прекрасная панночка…». 6 Отсюда – сказочность повести.
При анализе повести Н.В.Гоголя «Тарас Бульба» много вопросов рассматривается с православной точки зрения. Это и верность своему Отечеству, православной вере, это – и тема материнского благословения… «Теперь благослови, мать, детей своих! - сказал Бульба. - Моли Бога, чтобы они воевали храбро, защищали бы всегда честь лыцарскую, чтобы стояли всегда за веру Христову, а не то, пусть лучше пропадут... Подойдите, дети, к матери: молитва материнская и на воде и на земле спасет», - читаем с детьми в тексте (гл.1) очень важные слова о силе материнского благословения. Проводим беседу с детьми, выясняем, кого из детей мама благословляет перед школой, вообще, перед каждым добрым делом и начинанием. Разве может православный учитель пройти мимо этих слов, не акцентируя на них внимания? Также, как и мимо следующего эпизода в изображении Запорожской Сечи, являющейся нравственным идеалом Гоголя: «Пришедший являлся только к кошевому; который обыкновенно говорил:
Здравствуй! Что, во Христа веруешь?
Верую! – отвечал приходивший.
И в троицу Святую веруешь?
И в церковь ходишь?
А ну, перекрестись!
Пришедший крестился.
Ну, хорошо, - отвечал кошевой, ступай же в который сам знаешь курень. Этим оканчивалась вся церемония. И Сечь молилась в одной церкви и готова была защищать её до последней капли крови…» Эпизод этот обязательно читаем вслух и анализируем, выясняем, какие качества, по мысли Гоголя, вырабатывала Сечь в запорожцах. Приходим к выводу о том, что «Сечь, по мысли Гоголя, вырабатывала в запорожцах инициативу, чувство ответственности за свободу родины. …Качества, которые вырабатывала в казаках Сечь и которые были для них высшей нравственно – этической нормой: будь честен и справедлив, смел и храбр, отважен и вынослив, метко стреляй и яростно руби саблей,… будь верен товариществу, береги козацкую честь, больше всего на свете люби мать – Отчизну». 7
Любовь к Родине, готовность отдать жизнь за Отечество рассматриваем на примере героической смерти Остапа. «Остап остановился. Ему первому приходилось выпить эту тяжелую чашу». Здесь вспоминаем Евангельские слова: «Испить чашу страданий», «Блажен, кто душу свою положит за други своя». Комментируя их, приходим к выводу о вере писателя в силу русского народа: «Да разве найдутся на свете такие огни, муки и такая сила, которая бы пересилила русскую силу!»
Учителю можно посоветовать познакомиться со статьёй «Жива вера – жив народ. Н.В.Гоголь и русско – украинский вопрос» Владимира Воропаева, профессора МГУ, в которой даётся комментарий произведения: «Читая «Тараса Бульбу», понимаешь, что нет на свете преступления более страшного и позорного, чем измена Родине. Младший сын Тараса, презрев священный долг, увлекся красивой полячкой и перешел на сторону врагов Сечи. Как грозное возмездие воспринимает Андрий своею последнюю встречу с отцом. На вопрос Тараса «Что сынку! Помогли тебе твои ляхи?» -Андрий «был безответен». «Так продать? продать веру? Продать своих?» Не чувствует жалости к сыну-изменнику Тарас. Без колебания вершит он свой суд: «Я тебя породил, я тебя и убью!» Покорно принимает Андрий приговор отца, понимая, что нет у него и не может быть оправдания. Он не только предатель, но и богоборец, так как, отрекаясь от родины («Кто сказал, что моя отчизна Украйна? Кто дал мне ее в отчизны?»), он отрекается от Божьего установления: только Он указывает каждому место его рождения, и человек должен любить данную ему Богом родину.
А вслед за этим попадает в плен старший сын Тараса Остап. С риском для жизни пробирается в стан врагов отец, чтобы поддержать его в трудную минуту мучительной казни. Вскоре и сам Тарас мужественно погибает в огне, распятый на дереве. В последние минуты он думает не о себе, а о товарищах, о Родине. «…Уже казаки были на челнах и гребли веслами; пули сыпались на них сверху, но не доставали. И вспыхнули радостные очи у старого атамана. «Прощайте товарищи!- кричал он им сверху. – Вспоминайте меня и будущей весной прибывайте сюда вновь да хорошенько погуляйте! Что, взяли, чертовы ляхи? Думаете, есть что-нибудь на свете, чего бы боялись казаки? Постойте же, придет время, узнаете вы, что такое православная русская вера!... Гоголю важно показать, что запорожцы сражаются и умирают за православную веру». 8 Здесь можно и нужно с учащимися провести беседу о православной вере. Потому что об этом говорит Гоголь устами своих героев. И пройти мимо этого нельзя. Но кто из учителей общеобразовательной школы ведёт с учащимися беседу на эту тему? Тогда как же ученики смогут понять величие личности Гоголя?
При изучении комедии «Ревизор» обращаем внимание на роль эпиграфа, в котором сформулирована идея произведения: «На зеркало неча пенять, коли рожа крива». Народная пословица подразумевает под зеркалом Евангелие. «Примечательно, что Гоголь сам обращался к этому образу. Так, в декабре 1844 года он писал М.П.Погодину: «Держи всегда у себя на столе книгу, которая бы тебе служила духовным зеркалом»; а спустя неделю – А.О.Смирновой: «Взгляните также на самих себя. Имейте для этого на столе духовное зеркало, т.е. какую-нибудь книгу, в которую может смотреть ваша душа.»…Но как всякий христианин обязан жить по Евангельским заповедям, подражая Христу (по мере своих человеческих сил), так и Гоголь–драматург по мере своего таланта устраивает на сцене свое зеркало.» 9
Попытаемся донести до детей мысль о том, что вся комедия – иллюстрация к словам Ф.М.Достоевского: «Без Бога все дозволено». В «Ревизоре» Гоголь заставил современников смеяться над тем, к чему они привыкли и что перестали замечать. Но самое главное, они привыкли к беспечности в духовной жизни. Зрители смеются над героями, которые погибают духовно.
Главная идея «Ревизора» - идея неизбежного духовного возмездия, которого должен ожидать каждый человек. Заключительная сцена «Ревизора» есть символическая картина именно Страшного Суда 10 . Нужно объяснить учащимся понятие Страшного Суда – Суд Господень, напомнить Евангельские слова: «Берегитесь любостяжания» (Лк, 12, 15).
И, наконец, «Мёртвые души» - произведение, задуманное автором как отражение многообразия русской жизни.
С самого начала «Мертвые души» были задуманы в общерусском, общенациональном масштабе. «Начал писать «Мертвые души», - сообщал Гоголь Пушкину 7 октября 1835 года. – (…) Мне хочется в этом романе показать хотя с одного боку всю Русь». И это ему удалось в полной мере!
Талант, данный ему Богом, Гоголь хотел направить для прославления Бога и на пользу людям. И чтобы достичь этого, он должен был очистить себя молитвой и истинно христианской жизнью. Преображение русского человека, о котором мечтал Гоголь, совершалось в нем самом. Жизнью своей он продолжил свои писания. 11
Лариса Леонидовна Телегина,
Учитель русского языка и литературы
МОСШ №8 г.Нижневартовск.
Это было в последних числах февраля 1852 года. На утреннем заседании в зале Дворянского собрания в Петербурге Тургенев заметил странно возбужденного И. И. Панаева, перебегавшего от одного лица к другому. «В Москве умер Гоголь!»...
«Нас поразило великое несчастие, - писал Тургенев Полине Виардо. - Гоголь умер в Москве, умер, предав все сожжению, - все - второй том «Мертвых душ», множество оконченных и начатых вещей, - одним словом, все. Вам трудно будет оценить всю огромность этой столь жестокой, столь полной утраты. Нет русского, сердце которого не обливалось бы кровью в эту минуту. Для нас он был более, чем только писатель: он раскрыл нам нас самих. Он во многих отношениях был для нас продолжателем Петра Великого. Быть может, эти слова покажутся вам преувеличенными, внушенными горем. Но вы не знаете его: вам известны только самые из незначительных его произведений, и если б даже вы знали их все, то и тогда вам трудно было бы понять, чем он был для нас. Надо быть русским, чтобы это почувствовать. Самые проницательные умы из иностранцев, как, например, Мериме, видели в Гоголе только юмориста английского типа. Его историческое значение совершенно ускользнуло от них. Повторяю, надо быть русским, чтобы понимать, кого мы лишились».
В смерти Гоголя Тургенев увидел событие, отражающее трагические стороны русской жизни и русской истории. «Это тайна, тяжелая, грозная тайна - надо стараться ее разгадать... но ничего отрадного не найдет в ней тот, кто ее разгадает... Трагическая судьба России отражается на тех из русских, кои ближе других стоят к ее недрам - ни одному человеку, самому сильному духу, не выдержать в себе борьбу целого народа - и Гоголь погиб!» Тургеневу казалось, что это была не простая смерть, а смерть, похожая на самоубийство, начавшееся с истребления «Мертвых душ». Социальная дисгармония прошла через сердце великого писателя России, и это сердце не выдержало, разорвалось.
Тургеневу было неприятно видеть, что многие петербургские литераторы приняли известие о смерти Гоголя спокойно. Писатель надел траур и в общении с друзьями и знакомыми резко обличал хладнокровие петербургской публики, петербургских журналов и газет. Стремясь разъяснить читателям глубину постигшей Россию трагедии, Тургенев написал некролог:
«Гоголь умер! Какую русскую душу не потрясут эти два слова? Он умер... Да, он умер, этот человек, которого мы теперь имеем право, горькое право, назвать великим; человек, который своим именем одним означил эпоху в истории нашей литературы...
Мысль, что прах его будет покоиться в Москве, наполняет нас каким-то горестным удовлетворением. Да, пусть он покоится там, в этом сердце России, которую он так глубоко знал и так любил...»
Тургенев направил некролог в редакцию «Петербургских ведомостей». Но статья не появилась ни в один из последовавших дней. На недоуменный вопрос Тургенева издатель газеты заметил:
Видите, какая погода, - и думать нечего.
Да ведь статья самая невинная.
Невинная ли, нет ли, - возразил издатель, - дело не в том; вообще имя Гоголя не велено упоминать.
Вскоре до Тургенева дошел слух, что попечитель Петербургского учебного округа Мусин-Пушкин назвал Гоголя «лакейским писателем». Возмущенный Тургенев обратился к московским друзьям с просьбой попытаться напечатать некролог в Москве. Им это удалось, и 13 марта некролог под заглавием «Письмо из Петербурга» вышел в газете «Московские ведомости».
Так Тургенев попал, наконец, «под статью», нарушил закон, и против него уже можно было применить чрезвычайные меры. Он был на подозрении как автор антикрепостнических «Записок охотника», как свидетель парижских событий 1848 года, как друг Бакунина и Герцена. Нужен был повод. И он нашелся. Глава цензурного комитета, попечитель Петербургского округа Мусин-Пушкин заверил начальство, что он призывал Тургенева лично и лично передал ему запрещение цензурного комитета печатать статью, хотя в действительности Тургенев Мусина-Пушкина в глаза не видал и никакого с ним объяснения не имел. И вот за ослушание и нарушение цензурных правил Тургенев был арестован, приговорен к месячному заключению, а затем ссылке на жительство в родовое имение под полицейский надзор.
Первые сутки он просидел в обыкновенной сибирке, где «беседовал с изысканно-вежливым и образованным полицейским унтер-офицером, который рассказывал ему о своей прогулке в Летнем саду и об аромате птиц». А затем месяц находился под арестом в Адмиралтейской части. Образованный Петербург был взволнован этим безобразным событием. Толпы посетителей устремились к месту заключения, чтобы выразить свое искреннее сочувствие автору «Записок охотника». Тогда на посещение наложили запрет. Кто-то из литераторов пустил гулять по Петербургу каламбур: «Говорят, литература не пользуется у нас уважением, - напротив, литература у нас в части ».
Но в высших кругах общества, близких ко двору, арест Тургенева вызвал одобрение: этот дерзкий человек договорился до того, что осмелился назвать Гоголя, писателя, «великим человеком». Одна из светских дам, охотно согласившаяся помочь Тургеневу, отказалась от своей затеи, узнав о такой «дерзости». «Великим» разрешалось называть императора, полководца, государственного человека, В высших сферах еще господствовал взгляд, подобный взгляду покойной Варвары Петровны, сравнивавшей писателя с писцом.
Поплатились и московские друзья Тургенева. В. П. Боткин за содействие в публикации некролога был взят под полицейский надзор, а неслужащий Е. М. Феоктистов насильственно определен на государственную службу с установленным и за ним «присмотром».
Николай I был тогда в отъезде, и Тургенев написал объяснительное письмо цесаревичу Александру, объясняя свой «проступок» глубокой скорбью об ушедшем писателе. Официального ответа Тургенев, по-видимому, не получил, но условия пребывания под арестом улучшились: его перевели на квартиру частного пристава, разрешили читать и работать. А. К. Толстой приносил ему книги и вместе с княжной С. И. Мещерской пытался добиться освобождения. Хлопоты оказались безуспешными. В придворной среде ходили слухи об антиправительственных настроениях Тургенева. С. И. Мещерская предупреждала, что переписка с семейством Виардо должна быть осмотрительной с обеих сторон: «Малейшее рассуждение чуть-чуть либеральное... да еще исходящее из семьи, известной как очень республиканская, - может вас подвергнуть новым и более значительным неприятностям».
Но в литературных семьях Петербурга Тургенев оказался героем дня. Младшие дочери Ф. И. Тютчева, «обе республиканки», по словам Мещерской, «подняли бунт» из-за Тургенева: «Портрет императора сковырнулся с почетного места в шкаф для нижних юбок и там был помещен в самом низу, лицом к задней стенке шкафа, - и выйдет оттуда только после благоприятного конца нашей драмы».
Тургенев начал было под арестом изучать польский язык, но Мещерская предупредила, что это безумно со стороны человека, преследуемого властями, знающими об антигосударственных настроениях в современной Польше, где поднимается освободительное движение. Княжна не уставала повторять: «Помните, что ни одно ваше движение или слово не остаются незамеченными... Прощайте и еще раз - сожгите ваш польский учебник».
В письме к супругам Виардо, пересланном в Париж частным образом, Тургенев объясняет свой арест не статьей о Гоголе, «совершенно незначительной», а тем, что на него уже давно смотрели косо и только искали подходящего случая. Письмо выдержано в спокойных тонах. Тургенев огорчен, что не увидит весны, а в деревню едет охотно: он собирается изучать русский народ, «самый странный и самый изумительный во всем мире», будет писать давно задуманный роман.
Под арестом Тургенев создает рассказ «Муму», навеянный воспоминаниями о матери: «день ее нерадостный и ненастный, и вечер ее чернее ночи». После освобождения он читает «Муму» своим друзьям в Петербурге: «Истинно трогательное впечатление произвел этот рассказ, вынесенный им из съезжего дома, и по своему содержанию, и по спокойному, хотя и грустному тону изложения. Так отвечал Тургенев на постигшую его кару, продолжая без устали начатую им деятельную художническую пропаганду по важнейшему политическому вопросу того времени», - вспоминал П. В. Анненков.
Для нас он был больше, чем просто писатель: он раскрыл нам нас самих. И. С. Тургенев
Иванович § § § § § 1. Бекеша 2. Прекрасный дом 3. Сад: яблони, груши, черешня, подсолнечники, дыни 4. Очень любит дыни 5. Любит обедать в одной сорочке под окном 6. Больше 10 лет овдовел, детей нет 7. Богомольный человек 8. Сам никого не любил угощать, но подарки любил получать 9. Говорит всегда очень приятно 10. Худощав, высокого роста, голова похожа на редьку хвостом вниз § § § 11. Отдыхает после обеда, к вечеру идёт в гости 12. Очень сердится, если попадается ему в борщ муха 13. Бреет голову 2 раза в неделю 14. Чрезвычайно любопытен 15. Боязливого характера 16. Большие выразительные глаза табачного цвета, рот похож на букву ижицу 17. Не любит блох §
Иван Никифорович § 1. Не был женат § 2. Больше молчит § 3. Ниже Ивана Ивановича и толст, голова похожа на редьку хвостом вверх § 4. Весь день лежит на крыльце, никуда не хочет идти § 5. Чрезвычайно любил купаться, пить чай в прохладной воде § 6. Бреет бороду 1 раз в неделю § 7. Не покажет на лице: доволен или сердит § 8. Шаровары в широких складках, в которых можно было бы поместить двор с амбаром и строением § 9. Глаза маленькие, желтоватые, совершенно пропадающие между густых бровей и пухлых щёк, нос в виде спелой сливы § 10. Не любит блох
§ В “Повести о том, как поссорился Иванович с Иваном Никифоровичем” реалистические и сатирические мотивы творчества Гоголя резко углубляются. Автор обличает историю глупой тяжбы двух миргородских обывателей. Чувство горечи и гнева – вот что вызывает у писателя поведение обоих героев. Благодаря резкой замене юмористической тональности смысл повести раскрывается особенно ярко. Весёлая история становится глубоко драматичной картиной реальной жизни. Люди, подобные Ивану Ивановичу и Ивану Никифоровичу не вымышлены писателем. Они на самом деле существуют, они среди нас. § Характеры героев осмыслены автором очень обстоятельно. Это два закадычных приятеля. Но каждый из них себе на уме. Казалось, ничто не может помешать их дружбе. Но всего лишь нелепый случай заставил их ненавидеть друга, превратил приятелей в злейших врагов.
§ В этом произведении особенно ярко проявляется ироническая манера гоголевского письма. Его сатира никогда не раскрывается обнажено. Авторское отношение к миру на первый взгляд выглядит очень добродушным, беззлобным. Иванович называется “прекрасным человеком”, доброта так и бьёт из него ключом. Каждое воскресенье в своей знаменитой бекеше он отправляется в церковь. А после службы, побуждаемый добротой, непременно обойдёт нищих. Увидит нищенку и заведет с ней сердечный разговор. Но вместо того, чтобы подать ожидаемую милостыню, он поговорит-поговорит и уйдёт прочь. Доброта и сердобольность Ивана Ивановича оборачиваются лицемерием и жестокостью. Таков и его приятель. “Очень хороший также человек Иван Никифорович”.
Иван Никифорович Он не столько высок, сколько “распространяется в толщину”. Лежебока и ворчун, не следит за своей речью и порой допускает такие словечки, что его сосед Иванович, “эстет”, только говорит в ответ: “Довольно, довольно, Иван Никифорович; лучше скорее на солнце, чем говорить такие богопротивные слова”. Впрочем, заключает автор, несмотря на некоторые несходства, оба приятеля “прекрасные люди”.
средства внешнего комизма § Разнообразны средства внешнего комизма в произведении. Это нелепые фамилии и имена (“Пупопуз”, “Перепеленко”), смешные положения (“дверь затрещала и передняя половина Ивана Никифоровича высадилась в присутствие; остальная оставалась ещё в передней”), алогизмы (“Иванович несколько боязливого характера. У Ивана Никифоровича, напротив того, шаровары в таких широких складках, что если бы раздуть их, то в них можно бы поместить весь двор с амбарами и строением”).
Арест
В апреле 1852 года Тургенев был арестован. Поводом для его ареста послужила статья, которую писатель сочинил под первым впечатлением от известия о смерти Гоголя. Смерть эта потрясла Тургенева.
"Гоголь умер <...> - писал он 4 марта Полине Виардо. - Нет русского, сердце которого не обливалось бы кровью в эту минуту. Для нас он был более чем только писатель: он раскрыл нам нас самих. Он во многих отношениях был для нас продолжателем Петра Великого <...> Надо быть русским, чтобы это почувствовать" (П., II, 394).
В письме к И. С. Аксакову Тургенев тогда же признавался: "Скажу Вам без преувеличения, с тех пор, как я себя помню, ничего не произвело на меня такого впечатления, как смерть Гоголя <...> Трагическая судьба России отражается на тех из русских, кои ближе других стоят к ее недрам - ни одному человеку, самому сильному духу, не выдержать в себе борьбу целого народа - и Гоголь погиб!" (П., II, 49).
Не менее самой смерти Гоголя Тургенева потрясли и те факты, которые были связаны с нею. В неизвестной до недавнего времени части письма от 4 марта Полине Виардо, Тургенев писал: "Похороны его приобрели характер всенародной скорби. Не дали водрузить гроб на погребальную колесницу. Толпа понесла его на плечах до кладбища, расположенного в шести верстах от церкви.
Вообразите: здешняя цензура уже запрещает упоминать его имя!!!
Простите, дорогая госпожа Виардо, но говорить теперь о других вещах я не в состоянии..." 1
Кончина Гоголя заставила Тургенева взять в руки перо, чтобы написать статью о нем и еще раз в полный голос сказать уже всем о той огромной роли, которую сыграло творчество этого гениального писателя в развитии русской литературы.
И это было в пору, когда он знал, что даже имя Гоголя было запрещено упоминать, в пору, когда ни один журнал, боясь нарушить волю царских властей, не посмел откликнуться на его смерть.
Тургенев в это время писал: "Гоголь умер! Какую русскую душу не потрясут эти два слова? Он умер. Потеря наша так жестока, так внезапна<...> Да, он умер, этот человек, которого мы теперь имеем право, горькое право, данное нам смертию, назвать великим; человек, который своим именем означил эпоху в истории нашей литературы; человек, которым мы гордимся, как одной из слав наших!" (XIV, 72).
В своих воспоминаниях позднее Тургенев рассказал дальнейшую историю, связанную с этой статьей.
Он писал: "Я препроводил эту статью в один из петербургских журналов <...> Статья моя не появилась пи в один из последовавших за тем дней. Встретившись на улице с издателем, я спросил его, что бы это значило? "Видите, какая погода, - отвечал он мне иносказательною речью, - и думать нечего". <...> Вскоре потом я получил от одного приятеля из Москвы письмо, наполненное упреками: "Как! - восклицал он, - Гоголь умер, и хоть бы один журнал у вас в Петербурге отозвался! Это молчание постыдно!" В ответе моем я объяснил - сознаюсь, в довольно резких выражениях - моему приятелю причину этого молчания и в доказательство как документ приложил мою запрещенную статью. Он ее представил немедленно на рассмотрение тогдашнего попечителя Московского округа - генерала Назимова - и получил от него разрешение напечатать ее в "Московских ведомостях". Это происходило в половине марта, а 16 апреля я - за ослушание и нарушение цензурных правил - был посажен на месяц под арест в части..." (XIV, 74).
Но, конечно, "ослушание и нарушение цензурных правил" были только предлогом для преследования Тургенева. Сейчас есть возможность дополнить этот рассказ интересными опубликованными архивными и эпистолярными материалами, проливающими новый свет на это событие и, что особенно важно, на его закулисную сторону.
Вот как все это произошло.
Узнав о смерти Гоголя, председатель Петербургского цензурного комитета М. Н. Мусин-Пушкин, как свидетельствует профессор Петербургского университета А. В. Никитенко, "объявил, что не будет пропускать статей в похвалу Гоголя, "лакейского писателя"..." 2 .
О статье Тургенева тот же Мусин-Пушкин писал шефу жандармов графу А. Ф. Орлову: "Прочитав статью, я не дозволил оную печатать. Мне казалось неуместным писать о Гоголе в таких пышных выражениях<...> и представлять Гоголя как незаменимую потерю, а не разделяющих это мнение легкомысленными или близорукими..." 3
В апреле 1852 года шеф жандармов представил царю доклад. В нем подробно говорилось об обстоятельствах опубликования Тургеневым статьи, написанной в связи со смертью Гоголя. И в вину Тургеневу здесь прежде всего ставилось то, что он "отзывался о Гоголе в выражениях чрез меру пышных".
В этом же докладе предлагалось пригласить Тургенева в III Отделение и сделать ему "должное внушение", а также предупредить о том, что правительство обратило на него внимание.
Одновременно предлагалось учредить за Тургеневым "секретное наблюдение".
Однако эти меры не удовлетворили Николая I, и на докладе шефа жандармов появилась резолюция: "Полагаю этого мало, а за явное ослушание посадить его на месяц под арест и выслать на жительство на родину, под присмотр..." 4
Эта резолюция царя и явилась основанием для ареста Тургенева. Он был посажен на "съезжую". Так называли тогда арестный дом при полицейской части.
Известно, что в первые дни ареста Тургенева навещали друзья и знакомые, но вскоре эти свидания были запрещены.
Вот что об одном из таких посещений арестованного вспоминал Е. Я. Колбасин: "Вчера, дорогой И<ван> Сер<геевич>, я почему-то вспомнил <...> Ваше сидение в полицейской части, в сибирке, посещение или, лучше сказать, запрещенный визит к Вам мой, брата и Миницкого: разговор Ваш с нами через окно, на набережной Екатерининского канала, когда Вы выглядывали, подобно узнику, из своего высокого и непривлекательного заточения..." (П., II, 439).
Арест Тургенева на многих произвел тяжелое впечатление.
Но в разных общественных кругах был встречен по-разному.
Так, например, представитель реакционных кругов Ф. В. Булгарин, действия которого, по свидетельству Никитенко, во многом содействовали аресту Тургенева, не прекратил нападок на него и в то время, когда он уже сидел на "съезжей".
В своем дневнике Никитенко записал: "А Булгарин тем временем в "Пчеле" так и колотит лежачих: Гоголя, Тургенева, Погодина. Последняя статья Булгарина<...> возбудила всеобщее омерзение. В ней что ни строка, то донос" 5 .
А вот что в том же дневнике писал Никитенко о своем личном отношении к аресту Тургенева: "Страшное, удручающее впечатление произвела на меня беда, стрясшаяся над Тургеневым. Давно не помню, чтобы меня что-нибудь так трогало и огорчало. Сознаю, что тут нет еще ничего необычайного, что Тургенев все же еще не мученик за истину, что, назвав Гоголя "великим", он в сущности терпит даже не за идею, а за риторическую фигуру. Но тем хуже, тем сильнее поражает меня беспомощность мысли в настоящее время..."
С возмущением писал Никитенко и о том, что у Тургенева "не требовали никаких объяснений; его никто не допрашивал, а прямо подвергли наказанию" 6 .
Да, трудно было поверить, что причиной ареста, а затем и ссылки писателя под надзор полиции действительно явилось только "нарушение цензурных правил".
Поэтому и высказывались самые различные предположения и все увереннее звучали голоса тех, кто считал тогда статью о Гоголе только предлогом, которым воспользовалось царское правительство для расправы с Тургеневым.
Так, С. И. Мещерская писала арестованному Тургеневу: "Знаете ли вы кого-нибудь из канцелярии Шульгина - и говорили ли вы когда-нибудь перед кем-либо оттуда, что следовало бы сменить целиком наше правительство, что славизм - смехотворная игра? - Я страшно поспорила с братом<...> - он утверждает, что этот господин<...> приводил ваши слова, - но ведь канцелярия составлена из дураков, с которыми, я уверена, вы никогда не снисходили до разговоров" 7 .
И конечно, дело не в том, вел или не вел Тургенев подобные антиправительственные разговоры именно с кем-то из канцелярии Д. И. Шульгина - петербургского военного генерал-губернатора, а в том, что его обвиняли в антиправительственных политических высказываниях и действиях и что основания для этого были.
Сам Тургенев это прекрасно понимал. Об этом лучше всего свидетельствует его письмо к Полине Виардо от 13 мая 1852 года, написанное в дни ареста и переправленное в Париж с оказией: несомненно, в это время Тургенев уже знал, что его письма подвергаются перлюстрации.
В начале письма он предупреждал свою корреспондентку: "... я могу немного поговорить с вами откровенно и не опасаясь любопытства полиции" и после этого поведал обо всем случившемся с ним. Из его рассказа ясно, что он прекрасно понимал: статья о Гоголе была не причиной, а только поводом для его преследования правительством.
"Прежде всего, - писал он в этом письме, - скажу вам, что если я не уехал из Петербурга еще месяц тому назад, то уж конечно не по своей воле. Я нахожусь под арестом в полицейской части по высочайшему повелению, за то, что напечатал в одной московской газете статью в несколько строк о Гоголе. Это только послужило предлогом - статья сама по себе совершенно незначительна. Но на меня уже давно смотрят косо<...> Хотели подвергнуть запрету всё, что говорилось по поводу смерти Гоголя, - и кстати обрадовались случаю наложить вместе с тем запрещение на мою литературную деятельность" (П., II, 395).
Позднее Тургенев по тому же поводу высказался еще определеннее: "... в 1852-м году за напечатание статьи о Гоголе (в сущности, за "Записки охотника") - отправлен на жительство в деревню" (П., VII, 338).
В те же дни правительство предприняло еще одну акцию, направленную против Тургенева.
10 мая, когда Тургенев находился еще под арестом, закончилось печатание первого отдельного издания "Записок охотника". И почти сразу в связи с этим в главном управлении цензуры началось расследование.
Не обошлось и на сей раз без личного вмешательства царя. И конечно, это обстоятельство не было случайным.
Николай I принял участие и в этом расследовании, так как многое и в литературной деятельности и в личных связях Тургенева воспринималось им как враждебное царскому правительству.
Осложнило положение Тургенева и то, что совсем недавно в статье политического эмигранта и врага русского царизма Герцена "О развитии революционных идей в России", вышедшей во Франции, но строжайше запрещенной в России, с восхищением говорилось о "Записках охотника".
Но случилось так, что помешать выходу "Записок охотника" отдельной книгой уже ничто не могло - момент для этого был упущен.
Само собою разумеется, однако, что в царствование Николая I "дозволения" на новое издание "Записок охотника" быть не могло, а история с "расследованием" предопределила невозможность появления в печати и отзывов на первое издание книги.
Тогда же был уволен со службы с лишением пенсии цензор В. В. Львов, разрешивший его. "Отставить за небрежное исполнение своей должности" 8 , - приказал Николай I, записав "свою волю" на "всеподданнейшем представлении", сделанном ему по этому поводу.
На другой день после выхода из-под ареста, накануне отъезда в ссылку, Тургенев прочитал своим друзьям только что написанную им на "съезжей" повесть "Муму".
Каждому еще с детских лет известно это произведение! Такое доброе и беспощадное одновременно. Доброе к порабощенному человеку и беспощадное к помещикам.
Рассказывая в своих воспоминаниях об этом чтении "Муму", Анненков писал: "Истинно трогательное впечатление произвел этот рассказ, вынесенный им из съезжего дома<...> Так отвечал Тургенев на постигшую его кару, продолжая без устали начатую им деятельную художническую пропаганду по важнейшему политическому вопросу того времени" 9 .
Антикрепостническая направленность "Муму" стала причиной того, что и это произведение подверглось цензурным гонениям.
Написанное в начале 1852 года, оно было впервые опубликовано только в 1854 году в "Современнике".
И тут же последовал специальный рапорт одного из чиновников Главного управления цензуры министру просвещения: "Рассказ под заглавием "Муму" я нахожу неуместным в печати, потому что в нем представляется пример неблаговидного применения помещичьей власти к крепостным крестьянам<...> Читатель, по прочтении этого рассказа, непременно исполниться должен сострадания к безвинно утесненному помещичьим своенравием крестьянину <...> Вообще по направлению, а в особенности по изложению рассказа нельзя не заметить, что цель автора состояла в том, чтобы показать, до какой степени бывают безвинно утесняемы крестьяне помещиками..." 10
Повесть "Муму", столь близкая и по содержанию и по идейной направленности "Запискам охотника", в художественном отношении значительно отличается и от них и от всего написанного Тургеневым ранее. Уже современники-писатели заметили, что, создав ее, Тургенев как художник сделал значительный шаг вперед.
В центре этого произведения история целой человеческой жизни. Здесь все сложнее и объемнее.
В отличие от "Записок охотника", например, в "Муму" Тургенев уже не ведет повествование от лица рассказчика-посредника, а прибегает к объективному авторскому повествованию, которое помогает читателю увидеть героев не только с их внешней стороны глазами рассказчика, но и как бы изнутри глазами автора.
События, описанные в "Муму", и все персонажи этой повести взяты писателем из жизни, имеют своих прототипов.
В. Н. Житова, воспитывавшаяся в доме матери Тургенева, оставила воспоминания, в которых подтверждает, что рассказанная в "Муму" "печальная драма" 11 произошла на ее глазах.
Мемуаристка прекрасно знала всех главных участников ее - великана и силача дворника Андрея, его госпожу мать Тургенева и крошечную собачку Муму. В ее воспоминаниях есть описание этих лиц, приведены все главные факты их жизни.
Эти воспоминания убеждают в том, что Тургенев и в этой повести не только точно и сильно воспроизвел реальные события и нарисовал яркие портреты их участников, но главное - сумел на их основе создать типичные образы. И наиболее интересный из них - образ главного героя повести дворника Герасима.
Герасим - не простая копия дворника Андрея, хотя ему и присущи основные индивидуальные особенности его прототипа.
Как и Андрей, Герасим - глухонемой от рождения великан, человек, наделенный одновременно и необыкновенной силой и исключительным трудолюбием. Герасим, подобно Андрею, добр и отзывчив. Как и Андрей, Герасим по приказу барыни был взят из деревни, насильно оторван от родной почвы и любимой крестьянской работы.
Однако между Герасимом и Андреем есть и очень важные, подчеркнутые автором различия.
Так, если, по свидетельству Житовой, Андрей "был всегда почти весел и изъявлял в особенности очень сильную привязанность к барыне своей" и, как ни горько было ему, он и после истории с Муму, которую капризная и жестокая мать Тургенева принудила его утопить, "остался верен своей госпоже, до самой ее смерти служил ей" 12 , то герой Тургенева, напротив, "был нрава строгого и серьезного", "шуток не любил" (V, 266 и 268), а на произвол барыни ответил самовольным уходом от нее, поступком, совершенно недопустимым для крепостного в ту жестокую пору.
Да, образ Герасима собирательный: кроме трудолюбия, суровости и серьезности, ему присущи также и такие, характерные для лучших представителей русского крестьянства черты, как честность, прямота, смышленность, решительность, несокрушимая отвага.
Герасим полон чувства собственного достоинства. Ему свойственна торжественная важность, степенность.
Не прост его внутренний мир - он умеет любить и ненавидеть. Это всеми уважаемый человек.
Тургенев показывает, что именно эти качества Герасима и обусловили ту развязку конфликта, к которой в конце повести он приводит своего героя.
Нет сомнения, что не добродушный, раболепно преданный своей барыне Андрей, а именно суровый, полный достоинства Герасим мог решиться на такой дерзкий по тем временам поступок, в котором так ярко раскрылась бунтарская суть его мужественного характера.
И конечно, не случайно описанием самовольного ухода Герасима из дома своей барыни Тургенев закончил эту повесть.
Такой финал, содержащий еще более ясный, чем в рассказах "Бирюк" и "Малиновая вода", намек на то, что среди безответных слуг дикого барства зреют, пусть пока еще стихийные, силы протеста, не мог не заставить читателя задуматься.
Известно, что этот внутренний смысл "Муму" был понят современниками Тургенева.
Среди них были и такие, которые увидели в образе Герасима своего рода символ - "олицетворение русского народа", его могучей и только до поры до времени дремлющей силы.
И Тургенев это подтвердил.
Получив письмо И. С. Аксакова, в котором тот писал о Герасиме: "Он, разумеется, со временем заговорит, но теперь, конечно, может казаться и немым и глухим..." 13 , Тургенев ответил: "Мысль "Муму" Вами<...> верно схвачена" (П., II, 99).
Примечания
1 (Цит. по ст. И. С. Зильберштейна "Тургенев. Находки последних лет". - "Литературная газета", 1972, № 17, с. 6 )
2 (А. В. Никитенко. Дневник, т. I. М., Гослитиздат, 1955, с. 351 )
3 ("Всемирный вестник", 1907, № 1, Приложение, с. 20 - 21 )
4 (Там же, с. 31 )
5 (А. В. Никитенко. Дневник, т. I. М., Гослитиздат, 1955, с. 350 )
6 (Там же, с. 350 и 351 )
7 (Цит. по ст. Н. В. Измайлова "Тургенев и С. И. Мещерская", - "Тургеневский сборник". Материалы к Полн. собр. соч. и писем И. С. Тургенева, т. II. М. - Л., "Наука", 1966, с. 236 - 237 )
8 (Цит. по сб. Ю. Г. Оксмана "От Капитанской дочки" А. С. Пушкина к "Запискам охотника" И. С. Тургенева". Саратов, 1959, с. 297 )
9 (П. В. Анненков. Литературные воспоминания. М., Гослитиздат, 1960, с. 343 )
10 (Цит. по сб. Ю. Г. Оксмана "И. С. Тургенев. Исследования и материалы", вып. 1. Одесса, 1921, с. 52 - 53 )
11 (И. С. Тургенев в воспоминаниях современников, т. I, М., "Художественная литература", 1969, с. 59 )
12 (Там же, с. 60 и 61 )
13 ("Русское обозрение", 1894, № 8, с. 475 - 476 )
Это было в последних числах февраля 1852 года. На утреннем заседании в зале Дворянского собрания в Петербурге Тургенев заметил странно возбужденного И. И. Панаева, перебегавшего от одного лица к другому. «В Москве умер Гоголь!»…
«Нас поразило великое несчастие, – писал Тургенев Полине Виардо. – Гоголь умер в Москве, умер, предав все сожжению, – все – второй том „Мертвых душ“, множество оконченных и начатых вещей, – одним словом, все. Вам трудно будет оценить всю огромность этой столь жестокой, столь полной утраты. Нет русского, сердце которого не обливалось бы кровью в эту минуту. Для нас он был более, чем только писатель: он раскрыл нам нас самих. Он во многих отношениях был для нас продолжателем Петра Великого. Быть может, эти слова покажутся вам преувеличенными, внушенными горем. Но вы не знаете его: вам известны только самые из незначительных его произведений, и если б даже вы знали их все, то и тогда вам трудно было бы понять, чем он был для нас. Надо быть русским, чтобы это почувствовать. Самые проницательные умы из иностранцев, как, например, Мериме, видели в Гоголе только юмориста английского типа. Его историческое значение совершенно ускользнуло от них. Повторяю, надо быть русским, чтобы понимать, кого мы лишились».
В смерти Гоголя Тургенев увидел событие, отражающее трагические стороны русской жизни и русской истории. «Это тайна, тяжелая, грозная тайна – надо стараться ее разгадать… но ничего отрадного не найдет в ней тот, кто ее разгадает… Трагическая судьба России отражается на тех из русских, кои ближе других стоят к ее недрам – ни одному человеку, самому сильному духу, не выдержать в себе борьбу целого народа – и Гоголь погиб!» Тургеневу казалось, что это была не простая смерть, а смерть, похожая на самоубийство, начавшееся с истребления «Мертвых душ». Социальная дисгармония прошла через сердце великого писателя России, и это сердце не выдержало, разорвалось.
Тургеневу было неприятно видеть, что многие петербургские литераторы приняли известие о смерти Гоголя спокойно. Писатель надел траур и в общении с друзьями и знакомыми резко обличал хладнокровие петербургской публики, петербургских журналов и газет. Стремясь разъяснить читателям глубину постигшей Россию трагедии, Тургенев написал некролог:
«Гоголь умер! Какую русскую душу не потрясут эти два слова? Он умер… Да, он умер, этот человек, которого мы теперь имеем право, горькое право, назвать великим; человек, который своим именем одним означил эпоху в истории нашей литературы…
Мысль, что прах его будет покоиться в Москве, наполняет нас каким-то горестным удовлетворением. Да, пусть он покоится там, в этом сердце России, которую он так глубоко знал и так любил…»
Тургенев направил некролог в редакцию «Петербургских ведомостей». Но статья не появилась ни в один из последовавших дней. На недоуменный вопрос Тургенева издатель газеты заметил:
– Видите, какая погода, – и думать нечего.
– Да ведь статья самая невинная.
– Невинная ли, нет ли, – возразил издатель, – дело не в том; вообще имя Гоголя не велено упоминать.
Вскоре до Тургенева дошел слух, что попечитель Петербургского учебного округа Мусин-Пушкин назвал Гоголя «лакейским писателем». Возмущенный Тургенев обратился к московским друзьям с просьбой попытаться напечатать некролог в Москве. Им это удалось, и 13 марта некролог под заглавием «Письмо из Петербурга» вышел в газете «Московские ведомости».
Так Тургенев попал, наконец, «под статью», нарушил закон, и против него уже можно было применить чрезвычайные меры. Он был на подозрении как автор антикрепостнических «Записок охотника», как свидетель парижских событий 1848 года, как друг Бакунина и Герцена. Нужен был повод. И он нашелся. Глава цензурного комитета, попечитель Петербургского округа Мусин-Пушкин заверил начальство, что он призывал Тургенева лично и лично передал ему запрещение цензурного комитета печатать статью, хотя в действительности Тургенев Мусина-Пушкина в глаза не видал и никакого с ним объяснения не имел. И вот за ослушание и нарушение цензурных правил Тургенев был арестован, приговорен к месячному заключению, а затем ссылке на жительство в родовое имение под полицейский надзор.
Первые сутки он просидел в обыкновенной сибирке, где «беседовал с изысканно-вежливым и образованным полицейским унтер-офицером, который рассказывал ему о своей прогулке в Летнем саду и об аромате птиц». А затем месяц находился под арестом в Адмиралтейской части. Образованный Петербург был взволнован этим безобразным событием. Толпы посетителей устремились к месту заключения, чтобы выразить свое искреннее сочувствие автору «Записок охотника». Тогда на посещение наложили запрет. Кто-то из литераторов пустил гулять по Петербургу каламбур: «Говорят, литература не пользуется у нас уважением, – напротив, литература у нас в части ».
Но в высших кругах общества, близких ко двору, арест Тургенева вызвал одобрение: этот дерзкий человек договорился до того, что осмелился назвать Гоголя, писателя, «великим человеком». Одна из светских дам, охотно согласившаяся помочь Тургеневу, отказалась от своей затеи, узнав о такой «дерзости». «Великим» разрешалось называть императора, полководца, государственного человека, В высших сферах еще господствовал взгляд, подобный взгляду покойной Варвары Петровны, сравнивавшей писателя с писцом.
Поплатились и московские друзья Тургенева. В. П. Боткин за содействие в публикации некролога был взят под полицейский надзор, а неслужащий Е. М. Феоктистов насильственно определен на государственную службу с установленным и за ним «присмотром».
Николай I был тогда в отъезде, и Тургенев написал объяснительное письмо цесаревичу Александру, объясняя свой «проступок» глубокой скорбью об ушедшем писателе. Официального ответа Тургенев, по-видимому, не получил, но условия пребывания под арестом улучшились: его перевели на квартиру частного пристава, разрешили читать и работать. А. К. Толстой приносил ему книги и вместе с княжной С. И. Мещерской пытался добиться освобождения. Хлопоты оказались безуспешными. В придворной среде ходили слухи об антиправительственных настроениях Тургенева. С. И. Мещерская предупреждала, что переписка с семейством Виардо должна быть осмотрительной с обеих сторон: «Малейшее рассуждение чуть-чуть либеральное… да еще исходящее из семьи, известной как очень республиканская, – может вас подвергнуть новым и более значительным неприятностям».
Но в литературных семьях Петербурга Тургенев оказался героем дня. Младшие дочери Ф. И. Тютчева, «обе республиканки», по словам Мещерской, «подняли бунт» из-за Тургенева: «Портрет императора сковырнулся с почетного места в шкаф для нижних юбок и там был помещен в самом низу, лицом к задней стенке шкафа, – и выйдет оттуда только после благоприятного конца нашей драмы».
Тургенев начал было под арестом изучать польский язык, но Мещерская предупредила, что это безумно со стороны человека, преследуемого властями, знающими об антигосударственных настроениях в современной Польше, где поднимается освободительное движение. Княжна не уставала повторять: «Помните, что ни одно ваше движение или слово не остаются незамеченными… Прощайте и еще раз – сожгите ваш польский учебник».
В письме к супругам Виардо, пересланном в Париж частным образом, Тургенев объясняет свой арест не статьей о Гоголе, «совершенно незначительной», а тем, что на него уже давно смотрели косо и только искали подходящего случая. Письмо выдержано в спокойных тонах. Тургенев огорчен, что не увидит весны, а в деревню едет охотно: он собирается изучать русский народ, «самый странный и самый изумительный во всем мире», будет писать давно задуманный роман.
Под арестом Тургенев создает рассказ «Муму», навеянный воспоминаниями о матери: «день ее нерадостный и ненастный, и вечер ее чернее ночи». После освобождения он читает «Муму» своим друзьям в Петербурге: «Истинно трогательное впечатление произвел этот рассказ, вынесенный им из съезжего дома, и по своему содержанию, и по спокойному, хотя и грустному тону изложения. Так отвечал Тургенев на постигшую его кару, продолжая без устали начатую им деятельную художническую пропаганду по важнейшему политическому вопросу того времени», – вспоминал П. В. Анненков.
По пути в Спасское Тургенев остановился в Москве, где встречался с И. Е. Забелиным и внимательно осматривал с ним «московские древности», Р последнее время в нем пробудилась тяга к отечественной истории, к народному творчеству, крестьянской культуре.
И вот он в Спасском, но не на положении хозяина, а в роли политического изгнанника. Вновь, и в который раз, родовое гнездо угрожало обратиться по отношению к нему тюрьмой. За Тургеневым установлен надзор местной полиции, причем довольно назойливый. За ним приставлен человек, которого соседи называют «мценским цербером». «Цербер» следит за каждым шагом Тургенева и строчит в полицейское управление доносы-отчеты, вроде следующего: «И ехали они на охоту. Вид у них был бравый. Остановились в поле и долго с крестьянами изволили говорить о воле. А когда я к ним подошедши шапку снял и поклонился, то Иван Сергеевич такой вид приняли, как будто черта увидели, сделались серьезными».
По воспоминаниям современников, «в первое время ссылки визиты к Ивану Сергеевичу соседними помещиками делались как-то нерешительно, с каким-то смущением: приезжали к нему только самые храбрые, и то с оглядкою; но, когда первые пионеры побывали в Спасском без каких-либо для себя последствий, тогда и все другие соседи начали совершать набеги на Спасское безбоязненно».
В 1852 году, сразу же после освобождения из-под ареста, отправляясь в Спасское, Тургенев пригласил в гости двух молодых друзей, студентов Петербургского университета Д. Я. Колбасина и И. Ф. Миницкого, принадлежавших к кружку демократически настроенной молодежи. Визит не был безопасным для студентов, но, как заявлял Колбасин, ради Тургенева он был «готов на все, даже если б потребовалась личная жертва – исполнил бы ее не заикнувшись».
Начинались летние охоты – любимое время Тургенева. Колбасин напросился взять его с собой. Иван Сергеевич обрадовался неожиданному спутнику и приказал своим егерям, старику Афанасию и молодому Александру, снарядить его по-охотничьи. «Ружье, шляпа, сумка с порохом и дробью, старый кафтан, сидевший на мне как мешок и ниже колен, все это было собрано, – вспоминал Колбасин, – но явился вопрос о болотных сапогах. Как быть? Судили, рядили и порешили нарядить меня в сапоги доктора Порфирия, мужчины почти такого же роста, как и Тургенев, но вдвое его толще. Кто-то сбегая в деревенскую больницу, и сапоги были принесены. Но увы! Один сапог оказался с искривленным каблуком, а величина каждого равнялась двум моим ногам… Увидев меня в таком наряде, Иван Сергеевич расхохотался».
Утром, «проехав Малиновую воду, мы остановились у мужика, знакомого егерю Афанасию, и, приказав приготовить на сеновале постели и самовар, после заката солнца отправились на болото. Увидев первого бегущего кулепа, я поотстал, приложился – и кулеп затрепетал на месте. Собака бросилась, чтобы принести дичь, но в это мгновение Тургенев повернулся ко мне лицом и серьезно сказал: „Послушайте, Колбасин, вы этого не делайте. Стрелять сидящую птицу или сонного зверя – считается убийством и прилично только промышленникам, а не охотникам…“
Все лето Тургенев посвятил охоте, но, когда пришла ненастная осень, когда уехали молодые друзья, ему часто становилось тоскливо и грустно. Скрашивали жизнь письма друзей, воспоминания, мечты, игры воображения и, наконец, девушка из народа, «жена – не жена, а почитай, что жена», – говоря словами тургеневского Чертопханова.
У дяди Николая Николаевича было две дочери на выданье, и он в Москве часто устраивал вечера. Временами на них появлялась племянница Николая Николаевича Елизавета Алексеевна Тургенева со служанкой Феоктистой…
Современники вспоминали: «В первую минуту в ней не усматривалось ничего ровно: сухощавая, недурная собой брюнетка – и только. Но чем более на нее глядели, тем более отыскивалось в чертах ее продолговатого, немного смуглого личика что-то невыразимо-привлекательное и симпатичное. Иногда она так взглядывала, что не оторвался бы… Стройности она была поразительной, руки и ноги у нее были маленькие; походка гордая, величественная. Не один из гостей Елизаветы Алексеевны, рассматривая ее горничную, невольно думал: откуда в ней все это взялось?.. Ни с какой стороны не напоминала она девичью и дворню…»
В один из приездов в Москву Иван Сергеевич заглянул к кузине – и… стал часто захаживать к ней, глаз не сводил с Феоктисты. Родные заметили, что он «влюбился в нее по уши». В одном из устных рассказов Тургенев вспоминал: «Когда одна горничная входила при мне в комнату, я готов был броситься к ее ногам и покрыть башмаки поцелуями». Наконец, Иван Сергеевич не выдержал, признался кузине в своем чувстве.
Он выкупил Феоктисту за 700 рублей на волю – по тем временам такая цена считалась «сумасшествием». Но, к сожалению, это увлечение оказалось недолгим: они расстались с окончанием спасской ссылки, когда Тургенева снова потянуло вдаль, к другой любви, к стихии прекрасных мгновений.
В письмах к Полине Виардо из Спасского и намека нет на этот тайный роман. В них Тургенев по-прежнему тоскующий влюбленный. «Дорогой, добрый друг, умоляю вас писать мне часто; ваши письма всегда делали меня счастливым, а теперь они мне особенно необходимы». Он по-прежнему напоминает Виардо о годовщине их первой встречи, теперь уже девятой, помнит все, как будто встреча произошла вчера. «Что же остается мне? – Работа и воспоминания. Но для того чтобы работа была легка, а воспоминания менее горьки, мне нужны ваши письма, с отголосками счастливой, деятельной жизни, с запахом солнца и поэзии, который они ко мне приносят». Тургенев сетует, что жизнь его уходит «капля за каплей, словно вода из полузакрытого крана». «Никому не дано вернуться на следы прошлого, но я люблю вспоминать о нем, об этом неуловимо прелестном прошлом».
В этих письмах трудно заподозрить Тургенева в неискренности. В них любилось отлетевшее, ушедшее, недосягаемое, в Феоктисте же была живая, не воображаемая жизнь. Вероятно, частицу своего душевного опыта вложил Тургенев в описание любви Николая Петровича Кирсанова к милой простушке Фенечке. Любовь к ней не мешала герою предаваться сладостным воспоминаниям о прошлом, о любимой девушке, той самой, что потом была его женой. Оба этих чувства уживаются в душе Николая Петровича, потому что разная у них природа.
Теплым летним вечером, в саду, Николай Петрович предается радостной игре одиноких дум, воскрешает прошлое, умершую жену свою, Марию. Но не о счастливых днях семейной жизни вспоминает герой; над его душою безраздельно властвует другое: «полуслова, полуулыбки, и недоумения, и грусть, и порывы, и, наконец, эта задыхающаяся радость». И в Марии видит он не женщину, а девушку, любит в ней мгновенья робко пробуждающегося чувства, – то, что называется «предысторией любви». «Но, – думал он, – те сладостные, первые мгновенья, отчего бы не жить им вечною, неумирающею жизнью?» «Он не старался уяснить самому себе свою мысль, но он чувствовал, что ему хотелось удержать то блаженное время чем-нибудь более сильным, нежели память; ему хотелось вновь осязать близость своей Марии, ощутить ее теплоту и дыхание, и ему уже чудилось, как будто над ним…
– Николай Петрович, – раздался вблизи его голос Фенечки, – где вы?
Он вздрогнул. Ему не стало ни больно, ни совестно… Он не допускал даже возможности сравнения между женой и Фенечкой, но он пожалел о том, что она вздумала его отыскивать. Ее голос разом напомнил ему: его седые волосы, его старость, его настоящее…
Волшебный мир, в который он уже вступал, который уже возникал из туманных волн прошедшего, шевельнулся – и исчез.
– Я здесь, – отвечал он, – я приду, ступай. «Вот они, следы-то барства», – мелькнуло у него в голове».
Но не только в барстве был исток тургеневской раздвоенности, а и в особенностях его художественной натуры. Устремляясь к абсолютной красоте и эстетической гармонии, от реальности он неизбежно отлетал. Жить искусством можно было в одухотворенной сфере чистого воображения, где царили лишь прекрасные мгновения. Только реальная жизнь при этом оставалась прозаична и суха.
Поэтому и отношения с Полиной Виардо у Тургенева раздваивались: в царстве духа – божество, заслуживающее молитвенного восхищения, в повседневной жизни – властное и волевое существо, под влиянием которого надламывалась личность. Время спасской ссылки постепенно отрезвляет Тургенева. В январе 1853 года Полина Виардо гастролирует в России, но Тургенев узнает об этом из газет. «Признаюсь, хотя без малейшего упрека, что я предпочел бы узнать все это от вас самой. Но вы живете в вихре, отнимающем у вас время, – в лишь бы только вы не забыли обо мне, мне больше ничего не нужно».
В марте, когда гастроли продолжаются в Москве, Тургенев не выдерживает и с фальшивым паспортом, в купеческом костюме, отчаянно рискуя, отправляется в Москву. Вероятно, свидание не принесло ему радости: и по возвращении Тургенев постоянно сетует на лаконичность ее писем, напоминающих стремительный поток, в котором «каждое слово рвется быть последним». Живые связи постепенно истончаются и остаются только сладостные воспоминания да дружеская переписка, поддерживаемая заботами о дочери. Но, кроме этого, – бессмертные страницы, поэтизирующие любовь, которая сильнее смерти:
«Это было в конце марта, перед Благовещением, веко-ре после того, как я в первый раз тебя увидел, и, еще не подозревая, чем ты станешь для меня, уже носил тебя в сердце – безмолвно и тайно. Мне пришлось переезжать одну из главных рек России. Лед еще не тронулся на ней, но как будто вспух и потемнел; четвертый день стояла оттепель. Снег таял кругом – дружно, но тихо; везде сочилась вода; в рыхлом воздухе бродил беззвучный ветер. Один и тот же, ровный молочный цвет обливал землю и небо; тумана не было – но не было и света; ни один предмет не выделялся на общей белизне; все казалось и близким, и неясным. Оставив свою кибитку далеко назади, я быстро шел по льду речному – и, кроме глухого стука собственных шагов, не слышал ничего; я шел, со всех сторон охваченный первым млением и веянием ранней весны… И понемногу, прибавляясь с каждым шагом, с каждым движением вперед, поднималась и росла во мне какая-то радостная, непонятная тревога… Она увлекала, она торопила меня – и так сильны были ее порывы, что я остановился наконец в изумлении и вопросительно посмотрел вокруг, как бы желая отыскать внешнюю причину моего восторженного состояния… Все было тихо, бело, сонно; но я поднял глаза: высоко на небе неслись станицей перелетные птицы… „Весна! Здравствуй, весна! – закричал я громким голосом, – здравствуй, жизнь, и любовь, и счастье!“ – и в то же мгновенье, с сладостно потрясающей силой, подобно цвету кактуса, внезапно вспыхнул во мне твой образ – вспыхнул и стал, очаровательно яркий и прекрасный, – и я понял, что я люблю тебя, тебя одну, что я весь полон тобою…»
Поэзия взлетала над жизненной прозой, и когда Тургенев писал эти строки уже в 1862-1864 годах, воспоминание о рискованной, отчаянной поездке на свидание с Полиной Виардо явилось для них биографической подоплекой. В духовной сфере, в поэзии сердечного воображения роман Тургенева с Полиной Виардо длился всю жизнь и, вероятно, не слишком нуждался в «вещественных знаках невещественных отношений». Для его продолжения достаточно было ласкового взгляда, трепетного прикосновения к ее руке, достаточно было рожденного ею бессмертного искусства.
В Спасском у Тургенева появилась возможность сосредоточиться и пополнить пробелы в знании истории России. «Что касается до меня, – пишет он из ссылки, – то я погрузился по шею в русские летописи. Когда я не работаю, то не читаю ничего другого». С увлечением штудирует Тургенев книгу И. Сахарова «Сказания русского народа», труд И. Снегирева «Русские простонародные праздники и суеверные обряды», «Быт русского народа» А. Терещенко, восторгается былинами, собранными Киршею Даниловым, упивается народными русскими песнями.
«Я ни одного мгновения до сих пор не чувствовал скуки, – пишет он в ноябре 1852 года А. Краевскому, – работаю и читаю». «Никогда так много и легко не работал, как теперь». «Уединение, в котором я нахожусь, мне очень полезно»: «я чувствую, что я стал проще и иду прямее к цели, может быть потому, что во время писания не думаю о печатании». «Клянусь вам честью, вы напрасно думаете, что я скучаю в деревне. Неужели бы я вам этого не сказал? – убеждает Тургенев Феоктистова. – Я очень много работаю и притом я не один; я даже рад, что я здесь, а не в Петербурге. Прошедшее не повторяется и – кто знает – оно, может быть, исказилось. Притом надо и честь знать, пора отдохнуть, пора стать на ноги. Я недаром состарился, – я успокоился и теперь гораздо меньшего требую от жизни, гораздо большего от самого себя. И так я уже довольно поистратился, пора собирать последние гроши, а то, пожалуй, нечем будет жить под старость. Нет, повторяю, я совсем доволен своим пребыванием в деревне».
Постепенно Тургенев врастает в деревенскую жизнь, и она открывается перед ним новой, незнакомой своей стороной: «У меня на праздниках были маскарады: дворовые люди забавлялись, а фабричные с бумажной фабрики брата приехали за 15 верст – и представили какую-то, ими самими сочиненную, разбойничью драму. Уморительнее этого ничего невозможно было вообразить – роль главного атамана исполнял один фабричный – а представитель закона и порядка был один молодой мужик; тут был и хор вроде древнего, и женщина, поющая в тереме, и убийство, и все, что хотите…»
Он знакомится с соседями-помещиками, и почти все они интересны: «живу, батюшка, провинциальной жизнью, во всю ее ширину», «ближе стал к современному быту, к народу». В июле 1853 года Тургенев с увлечением рассказывает П. В. Анненкову о большой охотничьей эпопее, впечатления от которой отзовутся в повести «Поездка в Полесье». Он «был на берегах Десны, видел места, ни в чем не отличающиеся от того состояния, в котором они находились при Рюрике, видел леса безграничные, глухие, безмолвные – разве рябчик свистнет или тетерев загремит крылами, поднимаясь из желтого моха, поросшего ягодой и голубикой, – видел сосны вышиною с Ивана Великого – при взгляде на которые нельзя не подумать, что они сами чувствуют свою громадность, до того величественно и сумрачно стоят они, – видел следы медвежьих лап на их коре (медведи лазят по ним за медом) – познакомился с весьма замечательной личностью, мужиком Егором».
В начале спасской ссылки случилось важное событие в литературной жизни и писательской судьбе Тургенева. В Москве отдельным изданием вышли «Записки охотника» и вызвали в цензурном комитете настоящий переполох. По личному распоряжению Николая I цензор В. В. Львов, детский писатель демократической ориентации, пропустивший, вероятно, не без риска, книгу в печать, был уволен с должности без права службы по цензурному ведомству. Возникло подозрение, что Тургенев существенно изменил свои рассказы, усилил их политический смысл, готовя «Записки охотника» к отдельному изданию. Однако чиновник цензурного ведомства в результате порученной ему кропотливой сверки текста с журнальным вариантом «Современника» пришел к заключению, что «содержание рассказов осталось везде одно и то же». Обличительный пафос книги действительно усилился, но не за счет авторской переделки, которой почти не было, а в результате сложного художественного взаимодействия очерков между собою. В итоге «следствия» по делу об отдельном издании «Записок охотника» цензурный комитет выработал и обнародовал «специальное предостережение», которым отныне обязаны были руководствоваться все цензоры: «Так как статьи, которые первоначально не представляли ничего противного цензурным правилам, могут иногда получить в соединении и сближении направление предосудительное, то необходимо, чтобы цензура не иначе позволяла к печатанию подобные полные издания, как при рассмотрении их в целости».
Тургенев торжествовал. Он знал, что в неожиданном для публики эффекте нет ничего случайного: такова логика авторского замысла, очерки и создавались как фрагменты целого, как «отрывки» из единой книги. Порадовал автора и восторженный отклик Ивана Сергеевича Аксакова, который увидел в «Записках» «стройный ряд нападений, целый батальный огонь против помещичьего быта».
Однако литературная форма «Записок» казалась теперь Тургеневу уже исчерпанной. «Надобно пойти другой дорогой – надобно найти ее – и раскланяться навсегда с старой манерой. Довольно я старался извлекать из людских характеров разводные эссенции… Но вот вопрос: способен ли я к чему-нибудь большому, спокойному! Дадутся ли мне простые, ясные линии…»
В творчестве периода ареста и спасской ссылки Тургенев порывает со старой манерой и выходит на новую дорогу. «Муму» и «Постоялый двор» – своеобразный эпилог «Записок охотника» и пролог к тургеневским романам. Приступая к работе над этими произведениями, писатель мечтает о «простоте и спокойствии». Аналитическая пестрота, эскизность характеров, очерковость художественного письма его уже не удовлетворяют. Открытое в «Записках охотника» живое ощущение народной России как целого помогает теперь Тургеневу показать русский народ в едином и монументальном образе немого богатыря Герасима.
Образ Герасима настолько емок, что тяготеет к символу; он вбирает в себя лучшие стороны народных характеров «Записок охотника» – рассудительность и практический ум Хоря, нравственную силу, добродушие, трогательную любовь ко всему живому Калиныча, Ермолая, Касьяна. Появляются и новые штрихи: вслед за былиной о Микуле Селяниновиче и кольцовскими песнями, Тургенев поэтизирует вековую связь Герасима с землей, наделяющую его богатырской силой и выносливостью. Звучат отдаленные переклички и с другим героем былинного эпоса – Василием Буслаевым, когда немой Герасим стукает лбами пойманных воров или ухватывает дышло и слегка, но многозначительно грозит обидчикам.
Как и в «Записках охотника», в «Муму» сталкиваются друг с другом две силы: русский народ, прямодушный и сильный, и крепостнический мир в лице капризной, выживающей из ума старухи. Но теперь Тургенев дает этому конфликту новый поворот. Возникает вопрос, на чем держится крепостное право, почему мужики-богатыри прощают господам любые прихоти?
Сила крепостнического уклада не в личностях отдельных господ – жалка и немощна барыня Герасима, – а в вековой привычке: барская власть воспринимается народом как стихийная природная сила, всякая борьба с которой бессмысленна. В повести «Муму» Тургенев создает особый эстетический эффект. Все побаиваются немого богатыря: «Ведь у него рука, ведь вы изволите сами посмотреть, что у него за рука: ведь у него просто Минина и Пожарского рука». «Ведь он все в доме переломает, ей-ей. Ведь с ним не столкуешь; ведь его, черта этакого …никаким способом не уломаешь». К финалу повести будто бы наступает предел терпению. Вот-вот взорвется и разбушуется, вот-вот раскроет немые уста Герасим и заговорит!
Но напряженный конфликт разрешается неожиданным уходом богатыря в родную деревню. И хотя торжествен и радостен этот уход, хотя вместе с Герасимом сама природа празднует освобождение, в сознании читателя остается чувство тревожного недоумения и обманутых надежд.
В «Постоялом дворе» умный, рассудительный и хозяйственный мужик Аким в один день лишается по прихоти своей госпожи всего состояния. Как ведет себя Аким? Подобно Герасиму, он уходит с барского двора, берет в руки посох странника, «божьего человека». На смену Акиму является ловкий и цепкий хищник из мужиков Наум. Однажды Тургенев так сказал Полине Виардо о бедности русских деревень: «Святая Русь далеко не процветает! Впрочем, для святого это и не обязательно».
Повести Тургенева получили высокую оценку в кругах славянофилов. Восхищаясь характером Акима, И. С. Аксаков писал: «Русский человек остался чистым и святым – и тем самым… святостью и правотою своей смирит гордых, исправит злых и спасет общество». В ответ на это Тургенев заявлял: «Один и тот же предмет может вызвать два совершенно противоположные мнения». «…Я вижу трагическую судьбу племени, великую общественную драму там, где вы находите успокоение и прибежище эпоса».
«Трагическую судьбу племени» Тургенев видел в гражданской незрелости народа, рожденной веками крепостного права. Нужны просвещенные и честные люди, исторические деятели, призванные разбудить «немую» Русь. Однако тезка его, Иван Сергеевич Аксаков, сделал по поводу «Муму» совсем иные выводы: «Мне нет нужды знать: вымысел ли это или факт, действительно ли существовал дворник Герасим или нет. Под Герасимом разумеется иное. Это олицетворение русского народа, его страшной силы и непостижимой кротости, его удаления к себе и в себя, его молчания на все запросы, его нравственных, честных побуждений… Он, разумеется, со временем заговорит, но теперь, конечно, может казаться немым и глухим». Но заговорит ли русский крепостной мужик сам по себе, без помощи разумного советчика и просветителя? Едва ли. Нужна длительная школа умственного и гражданского развития, чтоб речь «немых» Герасимов была сильна и глубока. Вот этой-то трагедии народного развития упорно не желают замечать славянофилы. Отсюда следует высокомерно-презрительное отношение к Западу и к русскому культурному слою общества, прошедшему европейскую выучку. И. С. Аксаков еще терпим, а брат его, Константин Сергеевич, вообще считает русскую интеллигенцию «жалкими людьми без почвы», разыгрывающими полтораста лет «роль обезьян Западной Европы».
Вот чисто русская, буслаевская замашка: уж коль рубить, так со всего плеча! Слов нет, немало «обезьян» на русской почве вырастало в послепетровскую эпоху. Но ведь и всякое серьезное общественное движение сопровождает накипь; она-то и достойна глубокого презрения. У Константина же Сергеевича весь «верхний» слой идет под общей кличкой «обезьян»! Он так и пишет Тургеневу: «Вы увидите, что люди-обезьяны годятся только на посмех, что как бы ни претендовал человек-обезьяна на страсти или на чувство, он смешон и не годится в дело для искусства, что, следовательно, вся сила духа в самостоятельности».
«Я не могу разделять Вашего мнения насчет „людей-обезьян, которые не годятся в дело для искусства“, – отвечает Тургенев К. С. Аксакову. – Обезьяны добровольные и главное – самодовольные – да… Но я не могу отрицать ни истории, ни собственного права жить; – претензия отвратительна – но страданью я сочувствую. Трудно объяснить все это в коротком письме… Но я знаю, что здесь именно та точка, на которой мы расходимся с Вами в нашем воззрении на русскую жизнь и на русское искусство».