С тех пор прошло много лет. 15 «союзных» республик СССР стали самостоятельными государствами, признанными в ООН. А вот признать независимость бывших автономных республик международное сообщество еще не было готово. Хотя декларация 1990 г., в дальнейшем конституция и референдум о независимости Татарстана имели полную юридическую силу. Теперь обывателю вдалбливается, — что два «злодея» Ельцин и Горбачев разрушили СССР. А необрусевшему татарскому обывателю преподносят, что «мудрый чудотворец» Шаймиев бабай, перехитрив «злодея» Ельцина, взял республике суверенитет (не зря же ставил свечки в церкви)...
Не понять простому человеку, что в историческом развитии человечества есть такие же неумолимые законы, как например закон притяжения в физике. Если его игнорировать, то можно разбиться. Если игнорировать законы общественного развития, то последствиями будут деградация, отсталость, бескультурье и войны. В том то и дело, что Горбачев и Ельцин вовремя почувствовали настроение масс, естественный исторический процесс и констатировали свершившиеся факты, т.е. распад СССР и независимость «союзных» республик. Представим ситуацию по-другому, например, как в Югославии, где распад произошел через войны. На независимость Украины Москва пошла бы войной. Кончилось бы тем, что закидали друг друга ракетно-ядерными ударами. В то время за сохранность СССР могли выступать только безумные политики, люди, живущие вне земной реальности. Пройдет время и будущие поколения оценят Горбачева, Ельцина и Хрущева (карибский кризис), что в критический момент они были выше амбиций системы, своих личных амбиций и не допустили термоядерной катастрофы человечества.
В те времена идея свободы зажглась у миллионов людей. Свобода в политике — это многогранное понятие, включает в себя не только гражданскую, экономическую и т. д., но и национальную свободу. Нерусские народы, прежде всего, стремились к национальной свободе.
Приведу в пример один случай из своей политической жизни. Было начало августа 1990 года. Узнав о приезде тогдашнего первого лица РСФСР Ельцина в Татарстан, я начал голодовку на площади перед горисполкомом, требуя независимости Татарстана. Вокруг меня и моих товарищей (Самат, Нур, Рауф и др.), которые также включились в голодовку, были тысячи людей. Ельцин имел тогда огромный авторитет в народе, как борец за демократию, как бесстрашный борец с коммунистической тоталитарной системой (хотя сам оттуда вышел). Тогда и позже, как только не критиковали Ельцина, даже оскорбляли — он никогда не опускался до мщения этим людям. Вообще это был настоящий мужчина, который не боялся брать ответственность на себя в самое тяжелое время. И многие рафинированные умники прятались за его спину и ждали своего часа, чтобы пройти наверх. Мы, активисты татарского национального движения, искренне его уважали.
Приехав в Татарстан, Ельцин также посетил Набережные Челны. Позже была пресс-конференция в горисполкоме (теперь мэрия). Видимо он поинтересовался, — откуда здесь палатки и почему столько народу? Думаю, ему доложили настоящую обстановку, ведь тогда была некоторая свобода. И вот ко мне подходит человек от Ельцина и говорит, что Ельцин лично позвал меня к себе. У меня был трудный выбор, я не сразу ответил. С одной стороны, это был уважаемый нами человек. Но с другой стороны, я скорее сердцем понимал, что русская колониальная система переживает трансформацию и эти русские демократы, тоже, никогда не дадут добровольно свободу татарам. Я был тогда лидером, даже символом в народе и мое поведение и слова, думаю, были историческими: "настоящий татар никогда не пойдет на поклон сгибать спину к русскому царю, пусть он сам приходит ко мне!" Мои товарищи меня отругали. Гонец ушел. И видимо слова в мягком варианте были переданы. Тогда и были сказаны знаменитые ельцинские слова: "берите суверенитета, сколько сможете проглотить и переварить".
Проведем историческую параллель. До захвата Казани русскими войсками Ивана Грозного, верхушка Казанского государства передала малолетнего Утямыш хана с его матерью Сююмбикэ русской стороне, надеясь умиротворить их. По сути дела верхушка сдала символы государства. Сдать еще одна беда, но эти символы должны были умереть, а не попасть к врагу, чтоб их крестили. Не даром же народ придумал легенду, что Сююмбикэ сбросилась с башни. И слишком запоздалым было геройство имама Кул Шарифа. Не могли татары с такой сгнившей верхушкой отстоять свое государство и свободу. Я рад, что своим поступком, в некотором смысле, смыл позор унижения своих предков.
Вообще, свобода и рабство, прежде всего, это состояние души. Можно занимать ответственную должность, быть ханом, президентом, советником, но в душе быть рабом, т.е. иметь рабскую психологию. В жизни сами видите примеры, не будем на кого-то пальцами показывать. Можно не занимать никаких должностей, быть простым обыкновенным человеком и быть свободным в душе. Даже находясь в тюрьме, не терять свободу духа.
Будучи председателем ВТОЦ, уже в Казани, меня посадили в тюрьму. Не буду долгими рассказами утомлять читателя. Спецорганы русской империи — непревзойденные мастера человеческой подлости, могут посадить любого человека, тем более неугодного властям. Как тяжело было моей душе в тюрьме, в неволе. Я объявил голодовку. Но, через дней 10, тюремный врач сказал, что у меня изо рта пахнет ацетоном, что пора прекратить голодовку. Я прекратил голодовку и попал в общую камеру. Ходя туда-сюда по камере, я обратил внимание на подростка, на вид около 15 лет. Про себя я назвал его «ребенком». Он рисовал, строил дома из хлеба, играл в какие-то игры, в общем, не страдал как я. И вдруг меня осенило, — «ребенок» то свободный! Он жил в тюрьме, а не ждал выхода из тюрьмы. Значит надо жить в тюрьме, а не ждать своего срока выхода. Моя жизнь вошла в привычное русло, стал читать книги и заниматься физкультурой (бег на месте и отжимание от пола). И не заметил я, как подошел срок и вышел из тюрьмы.
Почему, когда одни рабы поднимают восстания, другие, молча, и покорно сносят тяжелую рабскую жизнь? Почему, бродящие возле мусорных ящиков, бомжи опустились до такой степени? Ведь они когда-то были нормальными людьми. Эти люди потеряли главное качество человека — это человеческое достоинство. Почему наши соседи: удмурты, чуваши, мордвины и часть татар прячут свою национальность и избегают её? Они потеряли главное качество для нации — это национальное достоинство! Вот эти качества как раз и давила веками российская империя. Около 200 лет назад написанное стихотворение Лермонтова, более актуально звучит сейчас:
Прощай немытая Россия,
страна рабов, страна господ,
и вы мундиры голубые,
и ты им преданный народ...
У русских если не тюремный, то всегда какой-то режим. Царский режим с охранкой (мундиры голубые), коммунистический режим с НКВД и КГБ, путинский режим с ФСБ. На дворе 21 век, мы живем в веке компьютеров и нанотехнологий, а у нас средневековое имперское государство, которое забирает из республики более 90% доходов в Москву. Может быть, Москва доходы из республик (от нефти и газа) распределяет простому русскому народу? Как видим — нет! Собаке, охраняющей дом, дают только кости, чтобы злее была и лучше лаяла. Жиреет и купается в деньгах только русскоязычная верхушка.
Хочу обратить внимание вот на что. Российская «федерация» обречена, по крайней мере, в нынешнем ее виде. Россия, Русь может сохраниться только в своих естественных исторических границах. Если русские будут цепляться за завоеванные земли, то могут исчезнуть как ассирийцы, римляне, османы (не турки) и др. Смогут ли они вовремя отказаться от колоний как европейцы (англичане, испанцы, французы, голландцы, португальцы)? Это большой вопрос, но не наш. Мы же должны думать сейчас о будущем своем государстве. То, что мы не исчезли и выжили как народ, как татары за 460 лет жесточайшей колонизации, показало время. Ориентиры на будущее уже выбрала наша история, насчитывающая несколько тысяч лет. Мы должны заново восстановить тюрко-туранское содружество и цивилизацию. Именно там, мы — татары были сильны и решали глобальные задачи. Я рад что эти задачи осознаются тюрко-туранским миром и наш татарский интеллектуал работает в этом направлении и занимает передовые места. И это несмотря на значительные потери генофонда и отсутствие независимого государства. У нас есть замечательные ученые, которыми может гордиться любой народ. Например историки — философы: Рафаэл Мухамметдинов, Рафаэл Хакимов, Рафаэл Безертдинов, Равил Фахретдинов. Также филологи-историки: Дамир Исхаков, Мирфатых Закиев. Им на пятки наступают молодые ученые, как например Нурулла Гариф и мн.др. Пусть не обижаются другие, просто я этих людей лично знаю. Публицистика у нас на звездной высоте: Фаузия Байрамова, Фаик Тазиев, А.Малихов и др. В Татарстане выходит газета интеллектуально-аналитического направления «Звезда Поволжья», которая, можно смело сказать, имеет мировой уровень. Редактор этой газеты Рашид Ахметов, человек несгибаемого мужества. Его таскают по российским судам, а газета становится все лучше, не меняет направления. Вот на кого надо равняться журналистам и редакторам, особенно татароязычным.
Каждый год в Венгрии проводится курултай Туранских народов . Почему мы не можем такой курултай провести в Казани? Как евровидение, проводить фестиваль песен туранских народов? В этом отношении наши народы исключительно богаче, чем европейские. Создавались же в Казани ассамблея тюркских народов и союз тюркской молодежи.
Я посвятил свою жизнь борьбе за свободу своего народа, теперь мне уже за шестьдесят. Знаю, что обыватели-материалисты никогда не оценят мои действия, дела и труды (еще растопчут, если позволишь). В конце статьи хочу обратиться к молодым патриотам-националистам. Молодежи свойственен романтизм. В интернете, в виртуальном мире наша молодежь активная и смелая, конечно же, умная для своих лет. Мне это очень импонирует. Но государство мы должны возродить в реальном мире. А для этого нужен характер. Характер, как и физическая сила, если от природы не дается, то вырабатывается через тяжести испытаний. Как бы вас судьба не била, учитесь держаться на ногах, держите удар! Все равно придет наше время!
…В начале строительства КАМАЗа, мы, 20-летние парни, разделились на две группировки: коренные челнинские и приезжие. Между нами часто возникали драки и разборки. Конечно, национальной подоплеки особо не было, хотя старый город Чаллы на 60% состоял из татар, а приезжие на 70% были русскими. Случилось так, во время одной групповой драки, я остался один против 25–30 человек. Тогда я был очень силен, т. к. фанатично занимался около 10 лет (выжимал лежа 180 кг), но и мои противники были далеко не слабые, ведь на новые места приезжают сильные и уверенные в себе. Я быстро понял, что сопротивление не имеет смысла, надо было удержаться на ногах, все-такиу меня был бойцовский опыт. То, что лежащего не бьют — сказки для домоседов, это возможно в деревне, где все друг друга знают. У меня в голове стоял сплошной гул и пламя, но я держался, не знаю сколько времени. Видимо, увидев все это, разбежавшиеся мои товарищи пришли на помощь и разогнали приезжих…
Мы, активисты национального движения, сделали все, чтобы молодое поколение не начинало с нуля. У нас есть богатый опыт. Мы выстояли, в движении вперед нас уже ничто не остановит. Мы татары — поволжские, крымские, уральские, сибирские, астраханские и диаспоры — снова выходим на историческую сцену. Пусть убегают от нашего славного имени манкурты, у них нет духа предков, они отходы. Мы татары, обязательно возвратим подобающее место себе в мире!
Экс-председатель ВТОЦ З.Аглиуллин
Приходится постоянно повторять, что человек есть существо противоречивое и находится в конфликте с самим собой. Человек ищет свободы, в нем есть огромный порыв к свободе, и он не только легко попадает в рабство, но он и любит рабство. Человек есть царь и раб. У Гегеля в "Phänomenologie des Geistes" есть замечательные мысли о господине и рабе, о Herrschaft и Knechtschaft. Речь тут идет не о социальных категориях господина и раба, а о чем-то более глубоком. Это есть проблема структуры сознания. Я вижу три состояния человека, три структуры сознания, которые можно обозначить как "господин", "раб" и "свободный". Господин и раб коррелятивны, они не могут существовать друг без друга. Свободный же существует сам по себе, он имеет в себе своё качество без коррелятивности с противоположным ему. Господин есть для себя существующее сознание, но которое через другого, через раба существует для себя. Если сознание господина есть сознание существования другого для себя, то сознание раба есть существование себя для другого. Сознание же свободного есть сознание существования каждого для себя, но при свободном выходе из себя к другому и ко всем. Предел рабства есть отсутствие его сознания. Мир рабства есть мир отчужденного от себя духа. Экстериоризация – источник рабства. Свобода же есть интериоризация. Рабство всегда означает отчуждение, выброшенность вовне человеческой природы. Фейербах и потом Маркс узнали этот источник рабства человека, но связали это с материалистической философией, которая есть узаконение рабства человека. Отчуждение, экстериоризация, выбрасывание вовне духовной природы человека означает рабство человека. Экономическое рабство человека, бесспорно, означает отчуждение человеческой природы и превращение человека в вещь. В этом Маркс прав. Но для освобождения человека его духовная природа должна ему быть возвращена, он должен сознать себя свободным и духовным существом. Если же человек остается существом материальным и экономическим, духовная же его природа признается иллюзией сознания, обманной идеологией, то человек остается рабом и раб по природе. Человек в мире объективированном может быть только относительно, а не абсолютно свободным, и свобода его предполагает борьбу и сопротивление необходимости, которую он должен преодолевать. Но свобода предполагает духовное начало в человеке, сопротивляющееся порабощающей необходимости. Свобода, которая будет результатом необходимости, не будет подлинной свободой, она есть лишь элемент в диалектике необходимости. Гегель, в сущности, не знает настоящей свободы.
Сознание экстериоризирующее, отчуждающее всегда есть рабье сознание. Бог – господин, человек – раб; церковь – господин, человек – раб; государство – господин, человек – раб; общество – господин, человек – раб; семья – господин, человек – раб; природа – господин, человек – раб; объект – господин, человек-субъект – раб. Источник рабства всегда есть объективация, т. е. экстериоризация, отчуждение. Это есть рабство во всем – в познании, в морали, в религии, в искусстве, в жизни политической и социальной. Прекращение рабства есть прекращение объективации. И прекращение рабства не означает возникновения господства, ибо господство есть обратная сторона рабства. Человек должен стать не господином, а свободным. Платон верно говорил, что тиран сам раб. Порабощение другого есть также порабощение себя. Господство и порабощение изначально связаны с магией, которая не знает свободы. Первобытная магия была волей к могуществу. Господин есть лишь образ раба, вводящего мир в заблуждение. Прометей – свободный и освобождающий, диктатор же – раб и порабощающий. Воля к могуществу есть всегда рабья воля. Христос – свободный, самый свободный из сынов человеческих, Он свободен от мира, Он связывает лишь любовью. Христос говорил как власть имеющий, но он не имел воли к власти и не был господином. Цезарь, герой империализма, есть раб, раб мира, раб воли к могуществу, раб человеческой массы, без которой он не может осуществить воли к могуществу. Господин знает лишь высоту, на которую его возносят рабы, Цезарь знает лишь высоту, на которую его возносят массы. Но рабы, массы также низвергают всех господ и всех цезарей. Свобода есть свобода не только от господ, но и от рабов. Господин детерминирован извне, господин не есть личность, как раб не есть личность, только свободный есть личность, хотя бы весь мир хотел его поработить.
Падшесть человека более всего выражается в том, что он тиран. Есть вечная тенденция к тиранству. Он тиран если не в большом, то в малом, если не в государстве, не в путях мировой истории, то в своей семье, в своей лавке, в своей конторе, в бюрократическом учреждении, в котором он занимает самое малое положение. Человек имеет непреодолимую склонность играть роль и в этой роли придавать себе особое значение, тиранить окружающих. Человек – тиран не только в ненависти, но и в любви. Влюблённый бывает страшным тираном. Ревность есть проявление тиранства в страдательной форме. Ревнующий есть поработитель, который живет в мире фикций и галлюцинаций. Человек есть тиран и самого себя и, может быть, более всего самого себя. Он тиранит себя, как существо раздвоенное, утратившее цельность. Он тиранит себя ложным сознанием вины. Истинное сознание вины освободило бы человека. Он тиранит себя ложными верованиями, суевериями, мифами. Тиранит себя всевозможными страхами, болезненными комплексами. Тиранит себя завистью, самолюбием, ressentiment. Больное самолюбие есть самая страшная тирания. Человек тиранит себя сознанием своей слабости и своего ничтожества и жаждой могущества и величия. Своей порабощающей волей человек порабощает не только другого, но и себя. Существует вечная тенденция к деспотизму, жажда власти и господства. Первоначальное зло есть власть человека над человеком, унижение достоинства человека, насилие и господство. Эксплуатация человека человеком, которую Маркс считает первичным злом, есть зло производное, это явление возможно, как господство человека над человеком. Но человек становится господином другого потому, что по структуре своего сознания он стал рабом воли к господству. Та же сила, которой он порабощает другого, порабощает и его самого. Свободный ни над кем не хочет господствовать. Несчастное сознание у Гегеля есть сознание противоположного, как сущности, и своего ничтожества. Когда сущность человека переживается им, как противоположная ему, то он может испытать угнетение рабьего сознания зависимости. Но тогда он часто отыгрывается, компенсируя себя порабощением других. Страшнее всего раб, ставший господином. В качестве господина все-таки наименее страшен аристократ, сознающий своё изначальное благородство и достоинство, свободный от ressentiment. Таким аристократом никогда не бывает диктатор, человек воли к могуществу. Психология диктатора, который в сущности есть parvenu, есть извращение человека. Он раб своих порабощений. Он глубочайшим образом противоположен Прометею-освободителю. Вождь толпы находится в таком же рабстве, как и толпа, он не имеет существования вне толпы, вне рабства, над которым он господствует, он весь выброшен вовне. Тиран есть создание масс, испытывающих перед ним ужас. Воля к могуществу, к преобладанию и господству есть одержимость, это не есть воля свободная и воля к свободе. Одержимый волей к могуществу находится во власти рока и делается роковым человеком. Цезарь-диктатор, герой империалистической воли, ставит себя под знаком фатума. Он не может остановиться, не может себя ограничить, он идет все дальше и дальше к гибели. Это человек обреченный. Воля к могуществу ненасытима. Она не свидетельствует об избытке силы, отдающей себя людям. Империалистическая воля создает призрачное, эфемерное царство, она порождает катастрофы и войны. Империалистическая воля есть демониакальное извращение истинного призвания человека. В ней есть извращение универсализма, к которому призван человек. Этот универсализм пытаются осуществить через ложную объективацию, через выбрасывание человеческого существования вовне, через экстериоризацию, делающую человека рабом. Человек призван быть царем земли и мира, идее человека присуща царственность. Человек призван к экспансии и овладению пространствами. Он вовлечён в великую авантюру. Но падшесть человека придает этой универсальной воле ложное порабощающее направление. Одинокий и несчастный Ницше был философом воли к могуществу. И как уродливо воспользовались Ницше, вульгаризировали его, как сделали его мысли орудием целей, которые Ницше были бы отвратительны. Ницше был обращен к немногим, он был аристократическим мыслителем, он презирал человеческую массу, без которой нельзя реализовать империалистической воли. Он называл государство самым холодным из чудовищ и говорил, что человек начинается лишь там, где кончается государство. Как при этом организовать империю, которая всегда есть организация масс, среднего человека? Ницше был слабым, лишенным всякого могущества человеком, самым слабым из людей этого мира. И имел он не волю к могуществу, а идею воли к могуществу. Он призывал людей быть жесткими. Но вряд ли он понимал под жесткостью насилие государств и революций, жесткость империалистической воли. Образ Цезаря Борджиа был для него лишь символом пережитой им внутренней трагедии духа. Но экзальтация империалистической воли, воли к могуществу и к порабощению во всяком случае означает разрыв с евангельской моралью. И этот разрыв происходит в мире, его ещё не было в старом гуманизме, не было во французской революции. Порабощающий жест насилия хочет быть жестом силы, но он в сущности всегда есть жест слабости. Цезарь самый бессильный из людей. Всякий казнящий есть человек, утерявший силу духа, потерявший всякое сознание о ней.
О дно из ключевых понятий Нового Завета - свобода. «И познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8:32 ), - говорит Спаситель. «Стойте в свободе, которую даровал нам Христос» (Гал. 5:1 ), - говорит апостол Павел. «Так говорите и так поступайте, как имеющие быть судимы по закону свободы» (Иак. 2:12 ), - говорит апостол Иаков. Цитаты эти можно умножать и умножать.
Быть может, по степени использования только слово «любовь» может соперничать со словом «свобода». Оба слова, занимая достойнейшее и первенствующее место в Писаниях Нового Завета, широко представлены и в нецерковной риторике.
Английский христианский мыслитель Честертон однажды уже сказал об этом, и лучше, чем он, не скажешь. А сказал он о том, что мирские идеалы - это те же христианские добродетели, только сошедшие с ума.
Что только не называют «любовью», и что только не оправдывают понятием «свободы»! «Займитесь любовью, а не войной!» - кричали хиппи. «Свободу Кубе!» - кричали советские демонстранты. «Будьте по-настоящему свободны!» - призывают нас операторы мобильной связи. Это, конечно, не полный перечень примеров. Таковы уж эти понятия - свобода и любовь - что глубина и разнообразность заложенных в них смыслов позволяет писать их на самых разных знаменах.
Речь идет не о звуках, а именно о смыслах. И всем без объяснений должно быть понятно, что коль скоро один человек считает, что он свободен выбирать себе пол, а другой цитирует слова апостола: «стойте в свободе» (Гал. 5:1 ), то речь здесь идет не об одном и том же.
Подмена понятий
Слово «свобода» для нашего уха звучит с социально-политическим пафосом. Слова вообще не имеют прозрачности и девственной чистоты. Они всегда отягчены какими-то условностями исторического момента. Стоящий перед глазами сегодняшний день пользуется словами по своему произволу и мешает видеть в них глубокий, первоначальный смысл. Можем ли мы относиться к слову «свобода» если уж не по-евангельски, то хотя бы непредвзято, если слово это начертано на знамени Французской революции?
Эта революция на всю последующую историю мира наложила свой отпечаток. Всеобщее избирательное право, террор, чистки внутри стана победителей, эмиграция «бывших», экспроприация, закабаление только что «освободившегося» народа новой революционной аристократией... Все это есть некая матрица многих, последовавших затем, революций. Октябрьской - в первую очередь.
Но и без революций жизнь в Европе, а вслед за ней - в прочих частях света, несколько столетий движется под знаком борьбы за свободу. Это может быть национально-oсвободительное движение, при котором борющимся субъектом является народ, а целью - государственная независимость.
Однако не эти большие вопросы притягивают к себе главное внимание. Мир глобализируется, то есть скрепляется тысячами небывалых доселе связей экономического, политического и культурного характера. Национальная борьба превращается в удел «окраин» и третьего мира, то есть народов, не нашедших еще своего места в истории, а, следовательно, пытающихся это место определить и занять.
Это процесс сложный и длительный, но не в нем суть. Суть - в постепенном, медленном, но неуклонном превращении пестрого человечества в жителей одной большой деревни. Но не это страшно в глобализме, а то, что население этой глобальной деревни будет похоже на жителей Содома.
Освобождение для рабства греху
Жителем «нового человечества» всегда должен быть «новый человек». Изменение же человека и приведение его в соответствие с новыми реалиями всегда проходит под знаком «свободы». Революционерам прошлого, например, было необходимо эмансипировать, т. е. освободить женщину, эту хранительницу очага и носительницу традиционного мировоззрения.
Освобождение заключалось в том, что детей (kinder ) у нее забирали, храмы (kirche ) закрывали, а саму ее выгоняли с кухни (kuche ) хоть бы и на улицу. Женщина без детей и веры, оказавшаяся на улице, скорее всего, сделается уличной. Как только это произойдет, сразу можно приступать к строительству «будущего». Человеческий материал готов.
Какой-то набор антропологических фокусов должен быть и для того, чтобы население единого будущего человечества стало психологически единым. Современная цивилизация, как бульдозер, ровняет дорогу, чтобы вслед за ней пришли и утвердились некая новая и всеобщая этика, новая и всеобщая психика.
Молодежь, конечно, уже и сегодня дергается под одни и те же ритмы. И видеозапись, сделанная в интерьере ночного клуба в ЮАР, будет до неразличимости соответствовать подобной видеозаписи, сделанной, скажем, во Франции. Но это только поверхность дела. Процесс должен идти дальше и заходить глубже.
Апостол Павел в Послании к Тимофею рисует психологический портрет человека будущего: «Знай же, что в последние дни наступят времена тяжкие. Ибо люди будут самолюбивы, сребролюбивы, горды, надменны, злоречивы, родителям непокорны, неблагодарны, нечестивы, недружелюбны, непримирительны, клеветники, невоздержны, жестоки, не любящие добра, предатели, наглы, напыщенны, более сластолюбивы, нежели боголюбивы...» (2 Тим. 3:1-4 ).
Для того чтобы человек повсеместно стал таким, нужно дать ему больше прав, параллельно снимая обязанности. Нужно еще дать ему свободу говорить все, что на ум взбредет, но не учить его думать. Пусть мир задыхается в ненужных словах и пусть это называется свободой. Нужно научить человека оспорить у Господа Бога право творить, и попробовать сотворить себя самого заново.
Это «творение заново себя самого» будет, по необходимости, процессом нанесения себе увечий или даже - самоубийством. Это тоже будет восприниматься как одно из проявлений свободы: «Мое тело. Моя жизнь. Что хочу с собой делать, то и делаю».
Одним словом, сладчайшее евангельское слово превратится в ширму, за которой творится постыдное. То есть именно в то, против чего предостерегал апостол Петр. Он говорил, чтобы мы «употребляли свободу не для прикрытия зла, но как рабы Божии» (1 Пет. 2:16 ).
Человечество же на исходе истории исхитрится употребить свободу именно для творения зла, а само словосочетание «раб Божий» осмеет и отвергнет, как унизительное для раздутого самолюбия. И со вчерашнего дня уже так было, и сегодня многим совершенно не ясно, что «рабство у Бога» есть свобода от греха, а свобода от рабства Божия есть порабощение всякому греху и нечистоте. Вот и хвалимся свободой, утопая в беззакониях по уши.
Тот же апостол Петр в другом месте своих Посланий говорит о свободе не как о Божием даре, а как о красном словце и фигуре речи, используемой людьми прельщенного ума. Он говорит о людях, которые «произнося надутое пустословие, ... уловляют в плотские похоти и разврат тех, которые едва отстали от находящихся в заблуждении». И далее: «Обещают им свободу, будучи сами рабы тления; ибо кто кем побежден, тот тому и раб» (2 Пет. 2:18-19 ).
Это и есть слово о свободе - острое, как меч, и яркое, как луч. Нет свободы там, где грех. Пусть там гремит музыка и хохочут люди, пусть там льются рекой дорогие напитки, пусть там одеты красиво и живут роскошно. Если там есть грех, если там греха не то что не стыдятся, но хвалятся им, то нет там свободы, но есть лишь рабство тлению.
Прельстился Лот на содомские красоты и поселился там, где пейзажи прекрасны, как Рай, но люди ужасны, как демоны. Не успели дочери замуж выйти, как пришлось ему бежать оттуда, чувствуя спиной и пятками жар уничтожаемого города.
Чтобы не потерять христианский разум
Свобода от греха есть подлинная свобода, и этим правильным пониманием глубинного ее смысла христианам нужно уравновешивать социально-политический контекст. Иначе за разговорами о свободе печати и собраний утратится самый важный смысл этого понятия, и человек будет снаружи свободен, а внутри порабощен и связан. Несчастен такой человек, и нет в нем ни света, ни радости.
Есть у него и избирательное право, и работа, и жилье. Есть у него даже возможность путешествовать, читать, встречаться с друзьями. Он и сыт, и одет, и миллионы людей, не имевшие десятой доли того, что имеет он, считали бы себя на его месте счастливчиками. Но это не все, что есть у человека. У него есть еще страх будущего, стыд прошлого и тоска в настоящем. У него есть чувство, что он живет пусто, глупо, не всерьез. Чувство это пытается он отгонять всеми средствами, которыми снабдила его цивилизация, но чувство лишь отдаляется, чтобы, постояв вдалеке, вернуться и усилиться.
Свободен ли такой человек? В чем-то - да, но в главном - нет. То главное, чего нет у сегодняшнего человека сплошь и рядом, не берется силой, а принимается от Бога как подарок. Этот подарок и есть Дух свободы, а не дух рабства, «чтобы опять жить в страхе»; это Дух усыновления, «Которым взываем: „Авва, Отче!“» (Рим. 8:15 ).
Говоря о свободе, трудно всего коснуться и не запутаться. Шутка ли, вся история мира, так или иначе, связана с этой идеей. Трех видов свободы коснулись мы только что. Это те гражданские и политические свободы, которые хороши, но всегда недостаточны. Это те обманы и миражи, которыми прикрывается нравственное разложение человека и человечества. И это тот главный вид свободы, который дается Богом и от Него неотделим. Это то, о чем нужно говорить чаще, чтобы не растворить в бесконечных словесах последние крохи христианского разума. Это то, о чем говорит апостол Павел: «Господь есть Дух; а где Дух Господень, там свобода» (2 Кор. 3:17 ).
Нам туда дорога - «от рабства тлению в свободу славы детей Божиих» (Рим. 8:21 ).
1. Бытие и свобода. Рабство человека у бытия
Метафизика всегда стремилась быть онтологией, философией бытия. Это очень древняя философская традиция. Парменид был её главным основоположником, он онтолог по преимуществу. Не было ничего отвлеченнее понятия бытия у Парменида. Платон не мог примириться с такой отвлеченностью и пытался усложнить и уточнить проблему бытия. Но от Платона также идет онтологическая традиция. И в наше время представители онтологической философии – платоники. Я давно усомнился в истинности онтологизма вообще и платоновского онтологизма в частности и выразил это ещё в своей книге «Смысл творчества», где утверждал примат свободы над бытием, хотя терминология моя была недостаточно отчетливой и последовательно проведенной. Сейчас я, более чем когда-либо, думаю, что онтологизм есть ошибочная философия. Истинной я считаю философию экзистенциальную, что есть иной тип мысли и иное понимание старинной проблемы отношения между essentia и existentia . Истинная философия должна стремиться к конкретной реальности, к существующему. И такое течение сейчас существует в философской мысли. Впрочем, у самого Платона была и вечная истина, несмотря на его отвлеченный онтологизм.
Проблема бытия есть прежде всего проблема о том, в какой мере бытие есть уже конструкция мысли, т. е. объективация, произведенная субъектом, т. е. нечто вторичное, а не первичное. Бытие есть понятие, т. е. что-то прошедшее через объективированную мысль, на нем лежит печать абстракции, и потому оно порабощает человека, как и всякая объективация. В первичной субъективности существования совсем не дано бытия, у нас нет опыта данности бытия. У Парменида, в платонизме, в онтологизме подлинное, идеальное бытие есть универсально-общее, индивидуально-единичное есть или производное и подчиненное, или призрачное. Идеальное, идейное есть подлинно реальное. Реальны универсалии. Мир множественный и индивидуальный есть мир вторичный, отраженный, не вполне реальный, в нем бытие смешано с небытием. Такова вершина греческой философской мысли, которая остается в силе и в новой и в новейшей онтологической философии. Но верно обратное: именно этот эмпирический, объективированный мир есть царство общего, царство закона, царство необходимости, царство принуждения универсальными началами всего индивидуального и личного, иной же духовный мир есть царство индивидуального, единичного, личного, царство свободы. «Общее», объективно принуждающее господствует лишь в этом эмпирическом мире, его нет в мире духовном. Дух в противоположность распространенному мнению противоположен прежде всего «общему», он знает лишь единичное. Проблема единого и многого должна ставиться иначе, чем у Платона и платоников. Эта объективирующая, экстериоризирующая человека мысль конструирует бытие, как «общее», как универсальное, и потому личное, «сингулярное», превращает в частное, частичное. Но экзистенциальная истина в том, что реальное, существующе сингулярно, общее же не реально, и это совсем не в том смысле, в каком это утверждают номиналисты, которые представляют лишь обратный полюс объективирующей и абстрагирующей мысли. Про номиналистов говорят платоники-реалисты (С. Франк, Н. Лосский), что они воображают, будто реальность «лошади вообще», означает, что «лошадь вообще» пасется на каком-то лугу. Этому они противополагают, что «лошадь вообще» существует как единство всех отдельных лошадей. Но при этом сохраняется ошибочность старой проблематики в спорах реалистов и номиналистов. Остается логическое противоположение общего и единичного, универсального и индивидуального. Но это противоположение есть порождение объективирующей мысли. Внутри существования единичное, индивидуальное универсально, конкретное – универсально и никакого универсального, как общего, не существует. «Лошади вообще» и «человека вообще» не существует, и нет единства всех отдельных лошадей и людей как «общего», но в отдельной лошади и в отдельном человеке существует универсальность (не общность) лошадиного и человеческого существования. Единство в реальности не походит на единство в мысли. Универсальность отдельного человека мы постигаем не через отвлечение общих нам человеческих свойств, а через погружение в его единичность. Употребляя кантовскую терминологию, можно было бы сказать, что царство природы есть царство общего, царство же свободы есть царство единичного. Но царство свободы есть царство духа. Философия, которая кладет в свою основу понятие бытия, есть натуралистическая метафизика. Бытие есть природа, усия, оно принадлежит объективированному миру, порожденному рационализацией. Мыслить дух как бытие – значит мыслить его натуралистически, как природу, как объект, но дух не есть объект, не есть природа, не есть бытие, дух есть субъект, есть акт, есть свобода. Первичный акт не есть бытие, бытие есть застывший акт. Мистики верно и глубоко учили, что Бог не есть бытие, что к Богу неприменимо ограниченное понятие бытия, Бог есть, но не есть бытие. «Я есмь сущий» – главное ударение на «я», а не на «сущем». «Я», личность, первичнее «бытия», которое есть результат категориального мышления. Личность первичнее бытия . Это есть основа персонализма. Бытие – продукт отвлеченной мысли, а вот этот мой любимый кот существует. Бытие не имеет существования. Понятие бытия потому уже нельзя класть в основу философии, что это понятие двусмысленное. Бытие означает и субъект и предикат, и подлежащее и сказуемое. Вл. Соловьёв предлагает для обозначения субъекта существования употреблять слово сущее . Но сущее связано с существованием. Онтологическое прельщение, прельщение бытия стало одним из источников рабства человека. Человек был признан рабом бытия, которое его целиком детерминирует, он не свободен в отношении бытия, самая его свобода порождена бытием. Онтология может быть порабощением человека. Основная проблема есть проблема отношения бытия и свободы, бытия и духа.
Нужно выбирать между двумя философиями – философией, признающей примат бытия над свободой, и философией, признающей примат свободы над бытием. Этот выбор не может определяться одним лишь мышлением, он определяется целостным духом, т. е. и волей. Персонализм должен признать примат свободы над бытием. Философия примата бытия есть философия безличности. Система онтологии, признающая абсолютный примат бытия, есть система детерминизма. Всякая объективированная интеллектуалистическая система есть система детерминизма. Она выводит на свободу из бытия, свобода оказывается детерминированной бытием, т. е. в конце концов свобода есть порождение необходимости. Бытие оказывается идеальной необходимостью, в нем невозможны прорывы, бытие сплошное, абсолютное единство. Но свобода невыводима из бытия, свобода вкоренена в ничто, в бездонность, в небытие, если употреблять онтологическую терминологию. Свобода безосновна, не определена и не порождена бытием. Нет сплошного, непрерывного бытия. Есть прорывы, разрывы, бездны, парадоксы, есть трансцензусы. Поэтому только существует свобода, существует личность. Примат свободы над бытием есть также примат духа над бытием. Бытие – статично, дух – динамичен. Дух не есть бытие. О духе нельзя мыслить интеллектуально, как об объекте, дух есть субъект и субъективность, есть свобода и творческий акт. Динамика, активность, творчество противостоят интеллектуалистическому пониманию бытия. Безличный, общий разум познает безличное, общее бытие, объект, отчужденный от человеческого существования. Интеллектуалистическая философия всегда оказывается антиперсоналистической, как, впрочем, и философия виталистическая. Познание личности и свободы связано с личным разумом, с волей и активностью. Сталкиваются две точки зрения: 1) есть неизменный, вечный, разумный порядок бытия, он выражается и в порядке социальном, который создается не людьми и которому люди должны подчиняться, и 2) основы мировой и социальной жизни, пораженной падшестью, не вечные и не навязанные сверху, они меняются от человеческой активности и творчества. Первая точка зрения порабощает человека, вторая освобождает его. Онтологизм есть безличное познание, безличная истина. Не существует предустановленной гармонии бытия, единства целого, как истины, добра, справедливости. Греческая точка зрения на мир основана была на эстетическом созерцании целого. Но в мире есть противоборство поляризованных сил и потому есть не только порядок, но и беспорядок, не только гармония, но и дисгармония. Это глубже всех понимал Я. Бёме. Мировой порядок, мировое единство, мировая гармония связана с законами логики, законами природы, законами государства, с властью «общего», с властью необходимости. Это есть объективация, порожденная падшестью. В ином мире, мире духовности все свободно, все индивидуально, нет «общего», нет необходимого. Мир есть объективированный, т. е. отчужденный от себя дух. Можно глубже сказать: бытие есть отчуждение и объективация, превращение свободы в необходимость, индивидуального в общее, личного в безличное, торжество разума, потерявшего связь с человеческим существованием. Но освобождение человека означает возвращение духа к себе, т. е. к свободе. Дух и для Гегеля есть для себя существующее существо. Но Гегель не понимал, что объективация духа есть рабство, не понимал личности, не понимал свободы, которая не есть сознанная необходимость. В понимании объективации Шопенгауэр был более прав, чем Гегель. Но объективация есть не только порождение известной направленности воли, она есть также порождение неутолимого хотения в объективированном мире.
Платонизм, прошедший через новую философию, существенно изменился, и это изменение было и ухудшением и улучшением. Платоновские идеи, эйдосы – роды. Художественный гений Платона давал им своеобразную жизнь. Новая рационалистическая философия превратила окончательно греческие родовые идеи в понятия. У Гегеля мир есть диалектическое самораскрытие понятия, понятия, как бы переживающего страсти. Но этим изобличается характер родового понятия, его зависимость от конструкций мысли, от категориального мышления. Идеализм (= реализму в средневековом смысле) не зависел от понятия субъекта. Заслуга новой философии была в том, что она раскрыла активность субъекта в конструкции мира объективного. Особенно велика была заслуга Канта, который расчистил почву для совершенно нового пути философствования, хотя сам не вступил на этот путь. Бытие как объект, бытие универсально-общего есть конструкция субъекта при известной направленности его активности. Бытие оказывается перенесением существования, т. е. первично-реального и конкретного, из глубины субъекта в иллюзорную глубину экстериоризированного объекта. Тогда общее оказывается высшим, индивидуальное же низшим. Но в субъекте в глубине существования индивидуальное – высшее, общее же – низшее. Что самое главное, самое первичное в единичной лошади – идея лошади, общее в ней или индивидуально-неповторимое в ней? Это вечная проблема. Именно индивидуально-неповторимое в единичной лошади есть самое богатое и полное, а самое главное, то же, что мы называем «общим» в лошади, её лошадиностью, есть лишь качествование индивидуально-неповторимого и единичного. Также индивидуально-неповторимый, единичный человек включает в себя универсальную человечность, а не входит в нее как подчиненная часть. Также всякое конкретно-существующее богаче и первичнее отвлеченного бытия. Отвлеченное качество бытия, предикат бытия есть лишь внутренняя составная часть конкретно-существующего, единичного; общее – бытийственное, общее – универсальное, общее – человеческое находится в конкретной человеческой личности, а не наоборот. Отвлеченное бытие есть порождение конструирующей мысли, оно не имеет никакого внутреннего существования. Бытие не существует, по средневековой терминологии, essentia не имеет existentia . То реальное, что мы связываем с бытием, есть лишь внутреннее свойство, качество конкретных существ и существований, оно в них, а не они в нем. Достоинство конкретного существа, человеческой личности определяется совсем не идеальным универсумом в ней, которому она подчинена, а именно конкретным, индивидуально-личным существованием, индивидуально-личной формой раскрытия универсума внутри. Никакому «бытию» конкретное существо, человеческая личность не подчинена. Эта подчиненность есть порождение рабьего сознания. Рабство у «бытия» и есть первичное рабство человека. Ошибочно считать, что сознание человека, в своих общеобязательных элементах не субъективно, а объективно универсально, или, как говорит кн. С. Трубецкой, есть «социалистическое» сознание. В сознании происходит объективация и подчинение общеуниверсальному, как экстериоризация в отношении к человеческой личности. В действительности сознание универсалистично в своей субъективности, в раскрытости в этой субъективности универсальных качеств, не экстериоризированных, а внутренних.
На почве платонизма возникает социальная философия, которая видит в необходимых закономерностях идеальные основы общества. При этом происходит ложная абсолютизация, почти обоготворение законов природы и законов общества. Это можно видеть в крайнем универсализме Шпанна, в смягченной форме у С. Франка. Философской предпосылкой всегда является примат бытия над свободой и примат бытия над духом. При этом частичное признание свободы означает выведение её из необходимости, из идеальной, конечно, необходимости и подчинение ей. Но идеальная необходимость нисколько не менее враждебна свободе, чем материальная необходимость. Немецкий идеализм не был философией свободы, как хотел ею быть. Ближе к свободе, как противоположению всякому детерминизму, был Кант, так как философия его не была монистической. Пытался ставить проблему свободы Шеллинг, но философия тождества не благоприятствует этому. Совершенно враждебна свободе философия Гегеля, также и Фихте, хотя лишь наполовину. Непонимание свободы есть также непонимание личности.
Течения мысли, возникшие из платонизма и немецкого идеализма, не могут привести к философии свободы. Течения французской философии XIX века – Мен де Биран, Ренувье, Равессон, Лекье, Лашелье, Бутру и др. – более благоприятны для философии свободы. Но проблема должна быть углублена. Философия свободы не есть философия онтологическая. Философия онтологическая в конце концов должна прийти к системе замкнутого детерминизма. Бытие, как его конструирует мысль, бытие как объект, бытие как понятие есть царство детерминации, не материальной, физической, но идеальной детерминации. Идеальная же детерминация есть самая беспощадная и при этом придающая себе возвышенный характер в отличие от детерминации материальной. Идеальная детерминация экстериоризирует, объективирует универсализм. Но этот универсализм есть смертельный враг свободы человека, смертельный враг личности. Персонализм есть также универсализм, он решительно отличается от индивидуализма. Но это не универсализм, экстериоризированный в объектный мир, превращающий человека в подчиненную часть, а универсализм интериоризированный, субъектный, находящийся в глубине самой личности. Всякая система иерархического социального универсализма есть система универсализма экстериоризированного, перенесенная на объектный мир, и потому порабощающего себе человека. Эго есть основное противоположение. Бытие онтологии есть натуралистически мыслимая вещь, природа, сущность, но не существо, не личность, не дух, не свобода. Иерархический порядок бытия от Бога до козявки есть давящий порядок вещей и отвлеченных сущностей. Он давящий и порабощающий – и как порядок идеальный, и как порядок реальный, – в нем нет места для личности. Личность вне бытия, она противостоит бытию. Все личное, подлинно экзистенциальное, действительно реальное имеет не общее выражение, принципом его является несходство. Технизация, механизация устанавливает сходство всего, это один из пределов обезличивающей объективации.
Отвлеченная идея бытия, как царства неизменного порядка, отвлеченно-общего, есть всегда порабощение свободного творческого духа человека. Дух не подчинен порядку бытия, он в него вторгается, его прерывает и может его изменять. С этой свободой духа связано личное существование. Оно требует признания бытия чем-то вторичным. Источник рабства есть бытие как объект, бытие экстериоризированное, в форме ли рациональной или форме витальной. Бытие как субъект совсем другое значит и должно быть иначе названо. Бытие как субъект есть личное существование, свобода, дух. Острое переживание проблемы теодицеи, как мы видим, например, у Достоевского в его диалектике о слезинке ребёнка и о возвращении билета на вход в мировую гармонию, есть восстание против идеи бытия, как царства универсально-общего, как мировой гармонии, подавляющей личное существование. Это по-другому было у Киркегардта. В этом восстании есть вечная правда, правда о том, что единичная личность и её судьба есть б?льшая ценность, чем мировой порядок, чем гармония целого, чем отвлеченное бытие. И это правда христианская. Христианство совсем не есть онтологизм в греческом смысле слова. Христианство есть персонализм. Личность восстает против миропорядка, против бытия как царства общего, и в восстании она соединяется с Богом как личностью, а совсем не с всеединством, не с отвлеченным бытием. Бог на стороне личности, а не миропорядка и всеединства. Так называемое онтологическое доказательство бытия Божия есть лишь игра отвлеченной мысли. Идея всеединства, мировой гармонии совсем не христианская идея. Христианство драматично, антимонистично, относится к личностям. Бог никакого миропорядка не сотворил, и в своем творчестве Он никаким бытием не связан. Бог творит лишь существа, творит личности, и творит их как задания, осуществляемые свободой. Об этом будет речь в следующей главе. Правда не на стороне метафизики понятий, не на стороне онтологии, имеющей дело с бытием, правда на стороне духовного познания, имеющего дело с конкретной духовной жизнью и выражающего себя символами, а не понятиями. Мистика хотела быть познанием не в понятиях, но она часто имела монистическую тенденцию, враждебную личности, она может быть проникнута ложной метафизикой. Правда лишь в персоналистической, драматической мистике и философии, и на своей вершине она должна быть символикой жизни и духовного пути, а не системой понятий и идей, восходящих до верховной идеи бытия. Человек поставлен в своем духовном и в своем познавательном пути не перед бытием, что совершенно не первично и означает уже рационализацию, а перед истиной, как тайной существования. И поставлен человек не перед отвлеченной истиной, а перед Истиной, как путем и жизнью. «Я есмь истина, путь и жизнь». Это значит, что истина есть конкретная личность, её путь и жизнь, истина в высшей степени динамична, она не дана в законченном и застывшем виде. Истина не догматична. Она дана лишь в творческом акте. Истина не есть бытие, и бытие не есть истина. Истина есть жизнь, существование существующего. Существует лишь существующий. Бытие есть лишь застывшая, затвердевшая часть жизни, жизнь, выброшенная в объектность. И проблема бытия неразрывно связана с проблемой Бога. Тут подстерегает человека другая форма рабства.
Из книги Бытие и время автора Хайдеггер Мартин§ 12. Разметка бытия-в-мире из ориентации на бытие-в как таковое В подготовительных разборах (§ 9) мы уже выделили черты бытия, призванные доставить надежный свет для дальнейшего разыскания, но вместе с тем сами получающие в этом разыскании свою структурную конкретность.
Из книги О рабстве и свободе человека автора Бердяев Николай2. Бог и свобода. Рабство человека у бога Нужно делать огромное различие между Богом и человеческой идеей о Боге, между Богом как существом и Богом как объектом. Между Богом и человеком стоит человеческое сознание, экстериоризация и проекция ограниченного состояния этого
Из книги Введение в философию автора Фролов Иван3. Природа и свобода. Космическое прельщение и рабство человека у природы Самый факт существования рабства человека у бытия и у Бога может вызывать сомнения и возражения. Но все согласны в том, что существует рабство человека у природы. Победа над рабством у природы, у
Из книги ЭММАНЮЭЛЬ ЛЕВИНАС: ПУТЬ К ДРУГОМУ автора Левинас Эммануэль4. Общество и свобода. Социальное прельщение и рабство человека у общества Из всех форм рабства человека наибольшее значение имеет рабство человека у общества. Человек есть существо социализированное на протяжении долгих тысячелетий цивилизации. И социологическое
Из книги Инстинкт и социальное поведение автора Фет Абрам Ильич5. Цивилизация и свобода. Рабство человека у цивилизации и прельщение культурных ценностей Человек находится в рабстве не только у природы и общества, но и у цивилизации. Употребляю сейчас слово «цивилизация» в распространенном смысле, который связывает её с процессом
Из книги Философское ориентирование в мире автора Ясперс Карл Теодор6. Рабство человека у самого себя и прельщение индивидуализма Последней истиной о рабстве человека является то, что человек есть раб у самого себя. Он попадает в рабство у объектного мира, но это есть рабство у собственных экстериоризаций. Человек находится в рабстве у
Из книги Основные понятия метафизики. Мир – Конечность – Одиночество автора Хайдеггер Мартина) Прельщение и рабство эротическое. Пол, личность и свобода Прельщение эротическое есть наиболее распространенное прельщение, и рабство у пола есть один из самых глубоких источников рабства человека. Физиологическая половая потребность редко является у человека в
Из книги Бытие и ничто. Опыт феноменологической онтологии автора Сартр Жан-Поль4. Атомистическая трактовка бытия: бытие как неделимое тело Древнегреческий философ Демокрит (ок. 460 - ок. 370 до н. э.) отстаивает тезис о том, что бытие есть нечто простое, понимая под ним неделимое - атом («атом» по-гречески означает «нерассекаемое», «неразрезаемое»). Он
Из книги автора1. Прочь от бытия: Бытие и акт-существования (il у а). Собственно левинасовские идеи находят свое прояснение и продолжение, например, в философии мыслителя следующего поколения - имеется в виду не Ж. Деррида, а Ж. Делез. В частности, в своей книге «Ницше и философия» Делез
Из книги автора4. Рабство и свобода Хотя чрезмерное угнетение и приводило иногда к стихийным мятежам, Древний Восток породил самое полное порабощение человека. Как можно думать, действие социального инстинкта было уравновешено в то время культурной традицией, глубоко внедрившей в
Из книги автораВсеобщие, формальные понятия бытия (бытие-объектом, бытие-Я, в-себе-бытие) Бытие, как постигнутое, становится тут же определенным бытием. Поэтому в ответ на вопрос, что есть бытие, нам представляются различные виды бытия (vielerlei Sein): эмпирически действительное в пространстве
Из книги автора2. Многообразные способы бытия и бытие. - Вопрос; что есть бытие? заставляет мысль попытаться считать нечто бытием как таковым (das Sein schlechthin), из которого выводится другое бытие. Эта попытка знает много возможностей; но ни одна из возможностей неосуществима. Если бы, скажем, я
Из книги авторас) При-сутствие и не-при-сутствие настроения на основании бытия человека как вот-бытия и от-бытия (бытия-отсутствующим) Когда, рассуждая о человеке, мы говорим об этом одновременном при-сутствии и не-при-сутствии, речь никоим образом не идет о различии между осознанием и
Из книги автора§17. Предварительная характеристика феномена настроения: настроение как основной способ (мелодия) вот-бытия; как то, что наделяет вот-бытие постоянством и возможностью. Пробуждение настроения как схватывание вот-бытия как вот-бытия Человека, с которым мы вместе,
Из книги автора2. Феномен бытия и бытие феномена Явление не подпирается каким-либо сущим, отличным от него самого: у него свое собственное бытие. Следовательно, первое бытие, с которым мы сталкиваемся в наших онтологических исследованиях, есть бытие явления. Явление ли оно само? Сперва
Из книги автораГлава I БЫТИЕ И ДЕЙСТВИЕ: СВОБОДА
Н. Бердяев
О рабстве и свободе человека
Опыт персоналистической метафизики
La mode est aujourd´hui d´accueillir la liberté d´un rire sardonique, de la regarder comme la viéillerie tombée en désuétude avec l´honneur. Je ne suis point à la mode, je pense que sans liberté il n´y a rien dans le monde; elle donne du prix à la vie; dussé-je rester le dernier à la défendre, je ne cesserai de proclamer ses droits.
Châteaubriand. Mémoires d´Outre-Tombe.
Вместо предисловия.
О противоречиях в моей мысли
Начав писать эту книгу, я бросил взгляд назад, и у меня явилась потребность объяснить себе и другим мой умственный и духовный путь, понять кажущуюся противоречивость моей мысли во времени. Книга написана о рабстве и освобождении человека, и она во многих частях своих относится к социальной философии, но в нее вложено моё целостное философское миросозерцание, в основание её положена философия персонализма. Это есть плод долгого философского пути искания истины, долгой борьбы за переоценку ценностей. В моём философском существовании у меня не было желания лишь познать мир, но желание познания всегда сопровождалось желанием изменить мир. Не только мыслью, но и чувством всегда отрицал я, что эта мировая данность есть прочная и последняя реальность. В какой мере мысль этой книги верна всей моей мысли, выраженной в прежних моих книгах? В каком смысле существует развитие мысли мыслителя? И есть ли это развитие непрерывный процесс, или в нем есть прерывность и оно проходит через кризис и самоотрицание? В каком смысле существует развитие моей мысли и как происходили в ней изменения? Есть философы, которые изначально приходят к системе, которой остаются верны всю жизнь. Есть философы, которые отражают в своей философии борения духа и в мысли которых можно обнаружить разные этапы. В бурные исторические эпохи, эпохи духовных переломов, философ, который не остается кабинетным, книжным человеком, не может не участвовать в духовной борьбе. Я никогда не был философом академического типа и никогда не хотел, чтобы философия была отвлеченной и далекой от жизни. Хотя я всегда много читал, но источник моей мысли не книжный. Я даже никогда не мог понять какой-либо книги иначе, как приведя её в связь с своим пережитым опытом. Впрочем, я думаю, что подлинная философия всегда была борьбой. Таковой была и философия Платона, Плотина, Декарта, Спинозы, Канта, Фихте, Гегеля. Моя мысль всегда принадлежала к типу философии экзистенциальной. Противоречия, которые можно найти в моей мысли, противоречия духовной борьбы, противоречия в самом существовании, которые не могут быть прикрыты кажущимся логическим единством. Подлинное единство мысли, связанное с единством личности, есть единство экзистенциальное, а не логическое. Экзистенциальность же противоречива. Личность есть неизменность в изменении. Это одно из существенных определений личности. Изменения происходят в одном и том же субъекте. Если субъект подменяется другим субъектом, то нет в настоящем смысле и изменения. Изменение разрушает личность, когда оно превращается в измену. Философ совершает измену, если меняются основные темы его философствования, основные мотивы его мышления, основоположная установка ценностей. Может меняться взгляд на то, где и как осуществляется свобода духа. Но если любовь к свободе заменяется любовью к рабству и насилию, то происходит измена. Изменение взглядов может быть действительным, но может быть и кажущимся вследствие того, что их видят в неверной перспективе. Я думаю, что человек вообще есть существо противоречивое и поляризованное. Противоречива и поляризована и мысль философа, если она не отвлечена совершенно от первичной жизни и сохраняет с ней связь. Философская мысль есть сложное образование и даже в наиболее логических и приглаженных философских системах можно открыть совмещение противоречивых элементов. И это не плохо, это как раз хорошо. Окончательный монизм мысли неосуществим, и было бы плохо, если бы он осуществился. Я мало верю в возможность и желательность философских систем. Но и осуществленная философская система никогда не бывает окончательной и завершенной. Основное противоречие философии Гегеля заключается в том, что в ней динамика и диалектика мысли принимают форму законченной системы, т. е. как бы прекращается диалектическое развитие. Окончание динамики духа и его все вновь возникающих противоречий может быть лишь концом мира. До конца мира противоречие не может быть снято. Поэтому мысль неотвратимо упирается в эсхатологическую перспективу. Эсхатологическая перспектива бросает обратный свет на мысль и порождает противоречивость и парадоксальность внутри мировой жизни. Обращаясь к себе, я хотел бы определить основные темы, основные установки ценностей всей моей жизни и мысли. Тогда только можно понять внутреннюю связанность мысли, верность неизменному в изменениях. Основное противоречие моего мнения о социальной жизни связано с совмещением во мне двух элементов – аристократического понимания личности, свободы и творчества и социалистического требования утверждения достоинства каждого человека, самого последнего из людей и обеспечения его права на жизнь. Это есть также столкновения влюблённости в высший мир, в высоту и жалости к низинному миру, к миру страдающему. Это противоречие вечное. Мне одинаково близки Ницше и Лев Толстой. Я очень ценю К. Маркса, но также Ж. де Местра и К. Леонтьева. Мне близок и мною любим Я. Бёме, но также близок Кант. Когда уравнительная тирания оскорбляет моё понимание достоинства личности, мою любовь к свободе и творчеству, я восстаю против нее и готов в крайней форме выразить своё восстание. Но когда защитники социального неравенства бесстыдно защищают свои привилегии, когда капитализм угнетает трудящиеся массы, превращая человека в вещь, я также восстаю. В обоих случаях я отрицаю основы современного мира.
Объяснить внутренние пружины сложившегося философского мировоззрения можно, только обратившись к первичному мироощущению философа, к его изначальному видению мира. В основании философского познания лежит конкретный опыт, оно не может определяться отвлеченным сцеплением понятий, дискурсивной мыслью, которая есть лишь инструмент. Обращаясь к самопознанию, которое есть одно из главных источников философского познания, я открываю в себе изначальное, исходное: противление мировой данности, неприятие всякой объектности, как рабства человека, противоположение свободы духа необходимости мира, насилию и конформизму. Говорю об этом не как о факте автобиографии, а как о факте философского познания, философского пути. Так изначально определились внутренние двигатели философии: примат свободы над бытием, духа над природой, субъекта над объектом, личности над универсально-общим, творчества над эволюцией, дуализма над монизмом, любви над законом. Признание верховенства личности означает метафизическое неравенство, различение, несогласие на смешение, утверждение качества против власти количества. Но это метафизическое качественное неравенство совсем не означает социального, классового неравенства. Свобода, не знающая жалости, становится демонической. Человек должен не только восходить, но и нисходить. В результате долгого духовного и умственного пути я с особенной остротой сознал, что всякая человеческая личность, личность последнего из людей, несущая в себе образ высшего бытия, не может быть средством ни для чего, в себе имеет экзистенциальный центр и имеет право не только на жизнь, отрицаемое современной цивилизацией, но и на обладание универсальным содержанием жизни. Это истина евангельская, хотя и недостаточно раскрытая. Качественно различные, неравные личности не только в глубинном смысле равны перед Богом, но равны перед обществом, которому не принадлежит права различать личности на основании привилегий, т. е. на основании различия социального положения. Смысл социального уравнения в направлении бесклассовой структуры общества как раз и должен заключаться в выявлении личного неравенства людей, качественного различения, не по положению, а по существу. Так прихожу я к антииерархическому персонализму Личность не может быть частью какого-либо иерархического целого, она есть микрокосм в потенциальном состоянии. Таким образом соединились в моём сознании начала, которые и в мире, и во мне самом могут находиться в антагонизме и борьбе – начало личности и свободы и начало жалости, сострадания и справедливости. Начало же равенства само по себе не имеет самостоятельного значения, оно подчинено свободе и достоинству личности. Я никогда не видел затруднения в том, чтобы пожертвовать социальными традициями, предрассудками и интересами дворянско-аристократического общества, из которого я вышел. Я из свободы исходил в своем пути. Совершенно так же сложившиеся, кристаллизовавшиеся и окостеневшие идеи и чувства русской интеллигенции меня никогда не связывали. Я совсем не чувствовал себя принадлежащим к этому миру, как и ни к какому миру. К этому присоединялось отвращение к буржуазности, нелюбовь к государству, анархическая тенденция, хотя и особого рода. Не нужно исходить из любви к миру, нужно исходить из противоположения свободы духа миру. Но исходить из свободы духа – не значит исходить из пустого места, из ничто. Есть духовное содержание мира идей, о котором нужно сказать, чтобы понять путь философа. Прежде всего о мире идей философских.