О романе “Они сражались за Родину” сам Шолохов сказал так: “В нем мне хочется показать наших людей, наш народ, источники его героизма… Я считаю, что мой долг, долг русского писателя - это идти по горячим следам своего народа в его гигантской борьбе против иноземного владычества и создать произведение искусства такого же исторического значения, как и сама борьба”.
В романе многогранно раскрыта судьба трех скромных рядовых людей - шахтера Петра Лопахина, комбайнера Ивана Звягинцева, агронома Николая Стрельцова. Очень разные по характерам, они связаны на фронте мужской дружбой и безграничной преданностью Родине.
Николай Стрельцов угнетен отступлением своего полка и личным горем: перед войной ушла жена, детей оставил у старой матери. Это не мешает ему героически сражаться. В бою он был контужен и оглох, но убегает из госпиталя в полк, в котором после боев осталось всего двадцать семь человек: “Кровь из ушей у меня перестала идти, тошноты почти прекратились. Чего ради я там валялся бы… А потом, я просто не мог там оставаться. Полк был в очень тяжелом положении, вас осталось немного… Как я мог не прийти? Драться рядом с товарищами ведь можно и глухому, верно Петя?”
Петру Лопахину “… хотелось обнять и расцеловать Стрельцова, но горло внезапно сжала горячая спазма...”.
Иван Звягинцев, до войны комбайнер, богатырь, простодушный человек, стремится утешить Стрельцова, жалуется ему сам на свою якобы неудачную семейную жизнь. Шолохов эту историю описывает с юмором.
Слова командира дивизии Марченко - “пусть враг временно торжествует, но победа будет за нами” - отразили оптимистическую идею романа, его глав, опубликованных в 1949 году.
Встреча Шолохова с генералом Лукиным привела к появлению в романе нового героя - генерала Стрельцова, брата Николая Стрельцова. В 1936 году Лукин был репрессирован, в 1941-м освобожден, восстановлен в чине и направлен в армию. 19-я армия Лукина приняла на себя удар 3-й танковой группы Гота и части дивизий 9-й армии Штрауса западнее Вязьмы. В течение недели армия Лукина сдерживала наступление немцев. Генерал Лукин был тяжело ранен и во время боя взят в плен. Он мужественно вытерпел все невзгоды плена.
В романе генерал Стрельцов, возвратившийся из “мест не столь отдаленных” в дом брата, отдыхает. Неожиданно он был вызван в Москву: “Вспомнил обо мне Георгий Константинович Жуков! Что же, послужим Родине и нашей Коммунистической партии!”
Сильное эмоциональное воздействие производят все батальные эпизоды. Вот мы видим, как “сто семнадцать бойцов и командиров - остатки жестоко потрепанного в последних боях полка - шли сомкнутой колонной”, как воины сохранили полковое знамя.
Лопахин тяжело переживает гибель героически сражавшегося лейтенанта Голощекова. Старшина Поприщенко сказал на могиле Голощекова: “Может, и вы, товарищ лейтенант, еще услышите нашу походку...” С восхищением Лопахин говорит о Кочетыгове: “А как он танк поджег? Танк его уже задавил, засыпал до половины, грудь ему всю измял. У него кровь изо рта хлестала, я сам видел, а он приподнялся в окопе, мертвый, приподнялся, на последнем вздохе! И кинул бутылку… И зажег!”
Теплые чувства вызывает повар Лисиченко, который использует каждую возможность оказаться на переднем крае. Лопахин спрашивает его: “… где кухня и что мы сегодня будем жрать по твоей милости?” Лисиченко поясняет, что заправку котла щами он сделал и оставил двух раненых за щами присматривать. “Вот повоюю немножко, поддержу вас, а придет время обедать - уползу в лес, и горячая пища по возможности будет доставлена!”
Лопахин во время боя подбил танк и сбил тяжелый бомбардировщик.
Стрельцов при отступлении переживает: “… какими глазами провожают нас жители...” Лопахин тоже переживает это, но отвечает: “Бьют нас? Значит, поделом бьют. Воюйте лучше, сукины сыны!”
Комбайнер Звягинцев впервые видит горящий спелый хлеб на степном просторе. Душа его “затосковала”. Он говорит с колосом: “Милый ты мой, до чего же ты прокоптился! Дымом-то от тебя воняет,- как от цыгана… Вот что с тобою проклятый немец, окостенелая его душа, сделал”.
Описания природы в романе увязаны с военной обстановкой. Например, перед глазами Стрельцова стоит убитый юный пулеметчик, упавший между цветущих подсолнухов: “Может быть, это было красиво, но на войне внешняя красота выглядит кощунственно...”
Уместно вспомнить об одной встрече Шолохова со Сталиным, состоявшейся 21 мая 1942 года, когда Шолохов приехал с фронта, чтобы отметить день рождения. Сталин пригласил Шолохова к себе и посоветовал создать роман, в котором бы “правдиво и ярко… были изображены и герои солдаты, и гениальные полководцы, участники нынешней страшной войны...”. В 1951 году Шолохов признается, что “образ великого полководца не получается”.
По роману “Они сражались за Родину” С. Бондарчук поставил фильм, одобренный самим Шолоховым.
Талант Шолохова вполне проявился в этом романе, который находит широкий читательский спрос и воспитывает в людях патриотизм.
Михаил Александрович Шолохов
Они сражались за Родину (Главы из романа)
На синем, ослепительно синем небе - полыхающее огнем июльское солнце да редкие, раскиданные ветром, неправдоподобной белизны облака. На дороге - широкие следы танковых гусениц, четко отпечатанные в серой пыли и перечеркнутые следами автомашин. А по сторонам - словно вымершая от зноя степь: устало полегшие травы, тускло, безжизненно блистающие солончаки, голубое и трепетное марево над дальними курганами, и такое безмолвие вокруг, что издалека слышен посвист суслика и долго дрожит в горячем воздухе сухой шорох красных крылышек перелетающего кузнечика.
Николай шел в первых рядах. На гребне высоты он оглянулся и одним взглядом охватил всех уцелевших после боя за хутор Сухой Ильмень. Сто семнадцать бойцов и командиров - остатки жестоко потрепанного в последних боях полка - шли сомкнутой колонной, устало переставляя ноги, глотая клубившуюся над дорогой горькую степную пыль. Так же, слегка прихрамывая, шагал по обочине дороги контуженный командир второго батальона капитан Сумсков, принявший на себя после смерти майора командование полком, так же покачивалось на широком плече сержанта Любченко древко завернутого в полинявший чехол полкового знамени, только перед отступлением добытого и привезенного в полк откуда-то из недр второго эшелона, и все так же, не отставая, шли в рядах легко раненные бойцы в грязных от пыли повязках.
Было что-то величественное и трогательное в медленном движении разбитого полка, в мерной поступи людей, измученных боями, жарой, бессонными ночами и долгими переходами, но готовых снова, в любую минуту, развернуться и снова принять бой.
Николай бегло оглядел знакомые, осунувшиеся и почерневшие лица. Сколько потерял полк за эти проклятые пять дней! Почувствовав, как дрогнули его растрескавшиеся от жары губы, Николай поспешно отвернулся. Внезапно подступившее короткое рыдание спазмой сдавило его горло, и он наклонил голову и надвинул на глаза раскаленную каску, чтобы товарищи не увидели его слез… «Развинтился я, совсем раскис… А все это жара и усталость делают», - думал он, с трудом передвигая натруженные, будто свинцом налитые ноги, изо всех сил стараясь не укорачивать шага.
Теперь он шел не оглядываясь, тупо смотрел себе под ноги, но перед глазами его опять, как в навязчивом сне, вставали разрозненные и удивительно ярко запечатлевшиеся в памяти картины недавнего боя, положившего начало этому большому отступлению. Опять он видел и стремительно ползущую по склону горы, грохочущую лавину немецких танков, и окутанных пылью перебегающих автоматчиков, и черные всплески разрывов, и рассеянных по полю, по нескошенной пшенице, в беспорядке отходящих бойцов соседнего батальона… А потом - бой с мотопехотой противника, выход из полуокружения, губительный огонь с флангов, срезанные осколками подсолнухи, пулемет, зарывшийся рубчатым носом в неглубокую воронку, и убитый пулеметчик, откинутый взрывом, лежащий навзничь и весь усеянный золотистыми лепестками подсолнуха, причудливо и страшно окропленными кровью…
Четыре раза немецкие бомбардировщики обрабатывали передний край на участке полка в тот день. Четыре танковые атаки противника были отбиты. «Хорошо дрались, а не устояли…» - с горечью подумал Николай, вспоминая.
На минуту он закрыл глаза и снова увидел цветущие подсолнухи, между строгими рядами их стелющуюся по рыхлой земле повитель, убитого пулеметчика… Он стал несвязно думать о том, что подсолнух не пропололи, наверное, потому, что в колхозе не хватило рабочих рук; что во многих колхозах вот так же стоит сейчас ни разу не прополотый с весны, заросший сорняками подсолнух; и что пулеметчик был, как видно, настоящий парень - иначе почему же солдатская смерть смилостивилась, не изуродовала его, и он лежал, картинно раскинув руки, весь целенький и, словно звездным флагом, покрытый золотыми лепестками подсолнуха? А потом Николай подумал, что все это - чепуха, что много пришлось ему видеть настоящих парней, изорванных в клочья осколками снарядов, жестоко и мерзко обезображенных, и что с пулеметчиком это просто дело случая: тряхнуло взрывной волной - и посыпался вокруг, мягко слетел на убитого парня молодой подсолнуховый цвет, коснулся его лица, как последняя земная ласка. Может быть, это было красиво, но на войне внешняя красота выглядит кощунственно, оттого так надолго и запомнился ему этот пулеметчик в белесой, выгоревшей гимнастерке, раскидавший по горячей земле сильные руки и незряче уставившийся прямо на солнце голубыми потускневшими глазами…
Усилием воли Николай отогнал ненужные воспоминания. Он решил, что лучше всего, пожалуй, ни о чем сейчас не думать, ничего не вспоминать, а вот так идти с закрытыми глазами, ловя слухом тяжкий ритм шага, стараясь по возможности забывать про тупую боль в спине и отекших ногах.
Ему захотелось пить. Он знал, что воды нет ни глотка, но все же потянулся рукой, поболтал пустую фляжку и с трудом проглотил набежавшую в рот густую и клейкую слюну.
На склоне высоты ветер вылизал дорогу, начисто смел и унес пыль. Неожиданно гулко зазвучали на оголенной почве до этого почти неслышные, тонувшие в пыли шаги. Николай открыл глаза. Внизу уже виднелся хутор - с полсотни белых казачьих хат, окруженных садами, - и широкий плес запруженной степной речки. Отсюда, с высоты, ярко белевшие домики казались беспорядочно рассыпанной по траве речной галькой.
Молча шагавшие бойцы оживились. Послышались голоса:
Должен бы привал тут быть.
Ну, а как же иначе, отмахали с утра километров тридцать.
Сзади Николая кто-то звучно почмокал губами, сказал скрипучим голосом:
Родниковой, ледяной водицы по полведра бы на брата…
Миновав неподвижно распростершую крылья ветряную мельницу, вошли в хутор. Рыжие, пятнистые телята лениво щипали выгоревшую траву возле плетней, где-то надсадно кудахтала курица, за палисадниками сонно склоняли головки ярко-красные мальвы, чуть приметно шевелилась белая занавеска в распахнутом окне. И таким покоем и миром пахнуло вдруг на Николая, что он широко открыл глаза и затаил вздох, словно боясь, что эта знакомая и когда-то давным-давно виденная картинка мирной жизни вдруг исчезнет, растворится, как мираж, в знойном воздухе.
На площади, густо заросшей лебедой, снова умолк, оборвался мерный топот пехоты. Слышно было только, как шаркают по голенищам поникшие, тяжелые метелки травы, покрывая зеленой пыльцою сапоги, да к удушливому запаху пыли примешался тонкий и грустный аромат доцветающей лебеды.
Война докатилась и до этого затерянного в беспредельной донской степи хуторка. Во дворах, впритирку к стенам сараев, стояли автомашины медсанбата, по улицам ходили красноармейцы саперной части, доверху нагруженные трехтонки везли по направлению к речке свежераспиленные вербовые доски, в саду, неподалеку от площади, расположилась зенитная батарея. Орудия стояли возле деревьев, искусно замаскированные зеленью, на отвалах недавно вырытых окопов лежала увядшая трава, а грозно вздыбленный ствол крайнего к переулку орудия доверчиво обнимала широкая ветка яблони, густо увешанная бледно-зелеными недоспелыми антоновками.
Звягинцев толкнул Николая локтем, обрадованно воскликнул:
А ведь это наша кухня, Микола! Подыми нос выше! И привал у нас будет, и речка с водой, и Петька Лисиченко с кухней, какого же тебе еще хрена надо?
Полк разместился у самого берега речки в большом запущенном саду. Холодную, чуть солоноватую воду Николай пил маленькими глотками, часто отрываясь и снова жадно припадая к краю ведра. Глядя на него, Звягинцев сказал:
Вот так ты и письма от сына читаешь: прочтешь немного, оторвешься - и опять за письмо. А я не люблю тянуть. Я на это нетерпеливый. Ну, давай ведро, а то опухнешь.
Он взял из рук Николая ведро и, запрокинув голову, долго, не переводя дыхания, пил большими, звучными, как у лошади, глотками. Заросший рыжей щетиной кадык его судорожно двигался, серые выпуклые глаза были блаженно прищурены. Напившись, он крякнул, вытер рукавом гимнастерки губы и мокрый подбородок, недовольно сказал:
Вода-то не очень хороша, только в ней и доброго, что холодная да мокрая, а соли бы можно и поубавить. Будешь еще пить?
Николай отрицательно качнул головой, и тогда Звягинцев вдруг спросил:
Тебе все больше сынок письма шлет, а от жены писем что-то я, не примечал у тебя. Ты не вдовой? И неожиданно для самого себя Николай ответил:
Нет у меня жены. Разошлись.
В прошлом году.
Вот как, - сожалеюще протянул Звягинцев. - А дети с кем же? У тебя их, никак, двое?
Двое. Они с моей матерью живут.
Ты бросил жену, Микола?
На войне деревья, как и люди, имеют каждое свою судьбу. Я видел огромный участок леса, срезанного огнем нашей артиллерии. В этом лесу недавно укреплялись немцы, выбитые из села С., здесь они думали задержаться, но смерть скосила их вместе с деревьями. Под поверженными стволами сосен лежали мертвые немецкие солдаты, в зеленом папоротнике гнили их изорванные в клочья тела, и смолистый аромат расщепленных снарядами сосен не мог заглушить удушливо-приторной, острой вони разлагающихся трупов. Казалось, что даже земля с бурыми, опаленными и жесткими краями воронок источает могильный запах.
Смерть величественно и безмолвно властвовала на этой поляне, созданной и взрытой нашими снарядами, и только в самом центре поляны стояла одна чудом сохранившаяся березка, и ветер раскачивал ее израненные осколками ветви и шумел в молодых, глянцевито-клейких листках.
Мы проходили через поляну. Шедший впереди меня связной-красноармеец слегка коснулся рукой ствола березы, спросил с искренним и ласковым удивлением:
– Как же ты тут уцелела, милая?..
Но если сосна гибнет от снаряда, падая, как скошенная, и на месте среза остается лишь иглистая, истекающая смолой макушка, то по-иному встречается со смертью дуб.
На провесне немецкий снаряд попал в ствол старого дуба, росшего на берегу безымянной речушки. Рваная, зияющая пробоина иссушила полдерева, но вторая половина, пригнутая разрывом к воде, весною дивно ожила и покрылась свежей листвой. И до сегодняшнего дня, наверное, нижние ветви искалеченного дуба купаются в текучей воде, а верхние все еще жадно протягивают к солнцу точеные, тугие листья…
Высокий, немного сутулый, с приподнятыми, как у коршуна, широкими плечами, лейтенант Герасимов сидел у входа в блиндаж и обстоятельно рассказывал о сегодняшнем бое, о танковой атаке противника, успешно отбитой батальоном.
Худое лицо лейтенанта было спокойно, почти бесстрастно, воспаленные глаза устало прищурены. Он говорил надтреснутым баском, изредка скрещивая крупные узловатые пальцы рук, и странно не вязался с его сильной фигурой, с энергическим, мужественным лицом этот жест, так красноречиво передающий безмолвное горе или глубокое и тягостное раздумье.
Но вдруг он умолк, и лицо его мгновенно преобразилось: смуглые щеки побледнели, под скулами, перекатываясь, заходили желваки, а пристально устремленные вперед глаза вспыхнули такой неугасимой, лютой ненавистью, что я невольно повернулся в сторону его взгляда и увидел шедших по лесу от переднего края нашей обороны трех пленных немцев и сзади – конвоировавшего их красноармейца в выгоревшей, почти белой от солнца, летней гимнастерке и сдвинутой на затылок пилотке.
Красноармеец шел медленно. Мерно раскачивалась в его руках винтовка, посверкивая на солнце жалом штыка. И так же медленно брели пленные немцы, нехотя переставляя ноги, обутые в короткие, измазанные желтой глиной сапоги.
Шагавший впереди немец – пожилой, со впалыми щеками, густо заросшими каштановой щетиной, – поравнялся с блиндажом, кинул в нашу сторону исподлобный, волчий взгляд, отвернулся, на ходу поправляя привешенную к поясу каску. И тогда лейтенант Герасимов порывисто вскочил, крикнул красноармейцу резким, лающим голосом:
– Ты что, на прогулке с ними? Прибавить шагу! Веди быстрей, говорят тебе!..
Он, видимо, хотел еще что-то крикнуть, но задохнулся от волнения и, круто повернувшись, быстро сбежал по ступенькам в блиндаж. Присутствовавший при разговоре политрук, отвечая на мой удивленный взгляд, вполголоса сказал:
– Ничего не поделаешь – нервы. Он в плену у немцев был, разве вы не знаете? Вы поговорите с ним как-нибудь. Он очень много пережил там и после этого живых гитлеровцев не может видеть, именно живых! На мертвых смотрит ничего, я бы сказал – даже с удовольствием, а вот пленных увидит и либо закроет глаза и сидит бледный и потный, либо повернется и уйдет. – Политрук придвинулся ко мне, перешел на шепот: – Мне с ним пришлось два раза ходить в атаку: силища у него лошадиная, и вы бы посмотрели, что он делает… Всякие виды мне приходилось видывать, но как он орудует штыком и прикладом, знаете ли, – это страшно!
Ночью немецкая тяжелая артиллерия вела тревожащий огонь. Методически, через ровные промежутки времени, издалека доносился орудийный выстрел, спустя несколько секунд над нашими головами, высоко в звездном небе, слышался железный клекот снаряда, воющий звук нарастал и удалялся, а затем где-то позади нас, в направлении дороги, по которой днем густо шли машины, подвозившие к линии фронта боеприпасы, желтой зарницей вспыхивало пламя и громово звучал разрыв.
В промежутках между выстрелами, когда в лесу устанавливалась тишина, слышно было, как тонко пели комары и несмело перекликались в соседнем болотце потревоженные стрельбой лягушки.
Мы лежали под кустом орешника, и лейтенант Герасимов, отмахиваясь от комаров сломленной веткой, неторопливо рассказывал о себе. Я передаю этот рассказ так, как мне удалось его запомнить.
– До войны работал я механиком на одном из заводов Западной Сибири. В армию призван девятого июля прошлого года. Семья у меня – жена, двое ребят, отец-инвалид. Ну, на проводах, как полагается, жена и поплакала и напутствие сказала: «Защищай родину и нас крепко. Если понадобится – жизнь отдай, а чтобы победа была нашей». Помню, засмеялся я тогда и говорю ей: «Кто ты мне есть, жена или семейный агитатор? Я сам большой, а что касается победы, так мы ее у фашистов вместе с горлом вынем, не беспокойся!»
Отец, тот, конечно, покрепче, но без наказа и тут не обошлось: «Смотри, – говорит, – Виктор, фамилия Герасимовых – это не простая фамилия. Ты – потомственный рабочий; прадед твой еще у Строганова работал; наша фамилия сотни лет железо для родины делала, и чтобы ты на этой войне был железным. Власть-то – твоя, она тебя командиром запаса до войны держала, и должен ты врага бить крепко».
«Будет сделано, отец».
По пути на вокзал забежал в райком партии. Секретарь у нас был какой-то очень сухой, рассудочный человек… Ну, думаю, уж если жена с отцом меня на дорогу агитировали, то этот вовсе спуску не даст, двинет какую-нибудь речугу на полчаса, обязательно двинет! А получилось все наоборот. «Садись, Герасимов, – говорит мой секретарь, – перед дорогой посидим минутку по старому обычаю».
Посидели мы с ним немного, помолчали, потом он встал, и вижу – очки у него будто бы отпотели… Вот, думаю, чудеса какие нынче происходят! А секретарь и говорит: «Все ясно и понятно, товарищ Герасимов. Помню я тебя еще вот таким, лопоухим, когда ты пионерский галстук носил, помню затем комсомольцем, знаю и как коммуниста на протяжении десяти лет. Иди, бей гадов беспощадно! Парторганизация на тебя надеется». Первый раз в жизни расцеловался я со своим секретарем, и, черт его знает, показался он тогда мне вовсе не таким уж сухарем, как раньше…
И до того мне тепло стало от этой его душевности, что вышел я из райкома радостный и взволнованный.
А тут еще жена развеселила. Сами понимаете, что провожать мужа на фронт никакой жене не весело; ну, и моя жена, конечно, тоже растерялась немного от горя, все хотела что-то важное сказать, а в голове у нее сквозняк получился, все мысли вылетели. И вот уже поезд тронулся, а она идет рядом с моим вагоном, руку мою из своей не выпускает и быстро так говорит:
«Смотри, Витя, береги себя, не простудись там, на фронте». – «Что ты, – говорю ей, – Надя, что ты! Ни за что не простужусь. Там климат отличный и очень даже умеренный». И горько мне было расставаться, и веселее стало от милых и глупеньких слов жены, и такое зло взяло на немцев. Ну, думаю, тронули нас, вероломные соседи, – теперь держитесь! Вколем мы вам по первое число!
1. История страны в творчестве М. Шолохова.
1. Судьбы трех солдат.
1. Героизм русского народа.
Михаил Александрович Шолохов отразил в своем творчестве главные эпохальные события в нашей стране. Его произведения о гражданской войне, коллективизации и Великой Отечественной войне правдивы как сама история, они точно воссоздают жизнь и дух времени. Главной задачей для себя писатель считал изображение истинного положения вещей, не приукрашивая войну и жизнь людей того времени. Шолохов изучает историю по документам, собирая факты по крупицам. Борьба против старых порядков и насильственное введение новых не заканчивается в его повестях и романах благополучно. Первые произведения на эту тему - «Донские рассказы». Следом Шолохов создает роман-эпопею «Тихий Дон», где особое внимание уделено истории верхнедонского восстания казаков-контрреволюционеров. Есть у Шолохова и роман о коллективизации - «Поднятая целина». С началом Великой Отечественной войны он пишет очерки и в 1943 году начинает работать над созданием романа «Они сражались за Родину». Еще в 1942 году Сталин посоветовал Шолохову написать роман, в котором бы «правдиво и ярко... были изображены и герои солдаты, и гениальные полководцы, участники нынешней страшной войны...». Роман был задуман как трилогия, писался отдельными главами в 1943-1944, 1949, 1954, 1969 годах, но так и не был закончен. Он состоит из солдатских рассказов и разговоров, в 1960-х годах Шолохов добавил «довоенные» главы о репрессиях 1937 года, но цензура купировала их, что лишило писателя желания продолжать роман. После окончания войны он опубликовал рассказ «Судьба человека», где жизнь героя отражает жизнь всей страны.
Рассказывая в романе «Они сражались за Родину» о Сталинградской битве, которая явилась переломным моментом войны, М. Шолохов показывает жестокость войны и героизм русского народа. Он считает, что подвиг - не только чей-то отважный поступок, но и вся тяжелая фронтовая жизнь. В этом обыденном для солдат нет, на первый взгляд, ничего героического. Но фронтовые будни Шолохов описывает как подвиг, а сам подвиг у него лишен глянцевого блеска.
В центре повествования - судьбы трех рядовых солдат. В мирное время Петр Лопахин был шахтером, Иван Звягинцев - комбайнером, Николай Стрельцов - агрономом. На фронте между ними завязывается крепкая дружба. Люди различных профессий, с разными характерами, они схожи в одном - их объединяет безграничная преданность Родине. Стрельцов тяжело переживает отступление полка. Оглохнув от контузии и попав в госпиталь, он убегает оттуда сразу, как только перестает идти кровь из ушей, и возвращается на фронт. «Я просто не мог там оставаться. Полк был в очень тяжелом положении, вас осталось немного... Как я мог не прийти? Драться рядом с товарищами ведь можно и глухому, верно Петя?» - говорит он Лопахину.
Дома у Николая остались трое детей и старуха-мать, жена ушла от него до войны. Сочувствуя фронтовому товарищу, простодушный и добрый Иван Звягинцев придумывает и рассказывает ему историю о собственной неудачной семейной жизни. Комбайнер Звягинцев тоскует по своей мирной профессии, его сердце не может остаться равнодушным при виде горящего поля, он говорит со спелым колосом, как с человеком: «Милый ты мой, до чего же ты прокоптился! Дымом-то от тебя воняет - как от цыгана... Вот что с тобою проклятый немец, окостенелая его душа, сделал». Сожженное поле и убитый юноша-пулеметчик в цветущих подсолнухах подчеркивают жестокость и ужас войны.
Петр Лопахин тяжело переживает гибель однополчан - лейтенанта Голощекова, Кочетыгова, который поджег танк: «Танк его уже задавил, засыпал до половины, грудь ему всю измял. У него кровь изо рта хлестала, я сам видел, а он приподнялся в окопе, мертвый, приподнялся, на последнем вздохе! И кинул бутылку... И зажег!» Сам Лопахин подбил танк и сбил тяжелый бомбардировщик. Николай Стрельцов восхищается Лопахиным в бою. Молчаливый Николай и «насмешливый, злой на язык, бабник и весельчак» Лопахин сдружились, словно дополняя друг друга. Лопахин понимает не только тяжкую долю солдата, но и генерала, которого могут подвести и солдаты, и обстоятельства.
Когда полк получает приказ удержать высоту, Николай думает: «Вот она, романтика войны! От полка остались рожки да ножки, сохранили только знамя, несколько пулеметов и противотанковых ружей да кухню, а теперь вот идем становиться заслоном... Ни артиллерии, ни минометов, ни связи... И вот всегда такая чертовщина творится при отступлении!» Но он не страшится мысли, что подкрепление может не успеть, убежденный, что полк продержится на одной ненависти к фашистам. Перед боем он видит мальчика, похожего на его сынишку, на глаза наворачиваются слезы, но раскиснуть он себе не позволяет.
Такие герои, как брат Стрельцова, генерал, чьим прототипом стал репрессированный и направленный на фронт генерал Лукин, командир дивизии Марченко, думают: «Пусть враг временно торжествует, но победа будет за нами». Сохраненное боевое знамя несут сто семнадцать человек, «остатки жестоко потрепанного в последних боях полка». Полковник благодарит их за спасенное знамя: «Вы принесете ваше знамя в Германию! И горе будет проклятой стране, породившей полчища грабителей, насильников, убийц, когда в последних сражениях на немецкой земле развернутся алые знамена нашей... нашей великой Армии-Освободительницы!... Спасибо вам, солдаты!» И эти слова вызывают слезы даже у суровых сдержанных бойцов.
Свою задачу и главную тему романа писатель обозначил так: «В нем мне хочется показать наших людей, наш народ, источники его героизма... Я считаю, что мой долг, долг русского писателя - это идти по горячим следам своего народа в его гигантской борьбе против иноземного владычества и создать произведение искусства такого же исторического значения, как и сама борьба». По роману Шолохова режиссер С. Бондарчук создал фильм, и писатель его одобрил. И роман, и фильм без прикрас показывают нам суровую правду войны, огромную цену и величие народного подвига.